Он кивнул.

– Что будем делать, если убедимся? – спросила Уинстон, снова отвернувшись к стеклянной двери.

Маккалеб ответил быстро, чтобы не было времени подумать над вопросом:

– Не знаю.

Уинстон положила пластмассовую сову обратно в коробку, собрала все бумаги, которые он ей показывал, и ушла. Маккалеб стоял возле раздвижной двери и смотрел, как она идет по пандусу к воротам. Потом взглянул на часы – до подготовки к ночи еще много времени. Он решил посмотреть какой-нибудь процесс по судебному каналу.

Снова кинул взгляд на берег и увидел, что Уинстон ставит коробку с совой в багажник.

Позади кто-то кашлянул. Маккалеб резко обернулся. Бадди Локридж смотрел на него с лестницы, ведущей на нижнюю палубу. В руках он сжимал ворох одежды.

– Бадди, что, черт побери, ты тут делаешь?

– Ну и странным же делом ты, кореш, занимаешься.

– Я спросил, что, черт побери, ты делаешь?

– Хотел устроить постирушку и пришел сюда, потому что половина моего барахла там, в каюте. Потом заявились вы двое, а когда начался разговор, я понял, что подниматься нельзя.

Он показал на свои тряпки как на доказательство правдивости.

– Поэтому я просто сидел на койке и ждал.

– И подслушивал, о чем мы говорили.

– Кореш, это же сумасшедший дом. Что ты делаешь? Я видел твоего Босха по судебному каналу. Видок у него такой, будто он закручен слишком туго.

– Я знаю, что делаю. И не собираюсь обсуждать это с тобой. – Маккалеб указал на стеклянную дверь. – Уходи, Бадди, и никому ни слова. Понимаешь меня?

– Конечно, понимаю. Я просто…

– Уходи.

– Прости, кореш. Мне жаль.

– Мне тоже.

Маккалеб открыл раздвижную дверь, и Локридж вышел – как собака с поджатым хвостом. Маккалеб с трудом удержался, чтобы не дать ему пинка. Вместо этого он сердито задвинул дверь и громко стукнул по раме. Он стоял и смотрел, пока не увидел, что Локридж поднялся по пандусу и направился к служебным зданиям, где располагалась платная прачечная.

То, что их подслушали, подвергало расследование риску. Маккалеб знал, что должен немедленно послать Уинстон сообщение на пейджер, рассказать обо всем, и пусть она решает, как быть. Он подумал и оставил все как есть. Он не хотел, чтобы его отстранили от расследования.

Гарри Босх положил руку на Библию, поклялся говорить правду и занял свидетельскую трибуну. Посмотрел на камеру, установленную на стене над скамьей присяжных. На него смотрел весь мир. Процесс транслировался в прямом эфире по судебному каналу и по местному девятому каналу. Босх постарался не показывать, что нервничает, однако факт оставался фактом: не только члены жюри будут рассматривать его и оценивать его действия и личность. Впервые за многие годы, давая показания на уголовном процессе, он не был совершенно спокоен. То, что правда на твоей стороне, не успокаивает, если знаешь, что правда должна преодолеть коварную полосу препятствий, установленную богатым, имеющим большие связи обвиняемым и его богатым, имеющим большие связи адвокатом.

Босх положил синюю папку, материалы дела, на передний бортик свидетельской трибуны и пододвинул к себе микрофон – пронзительный визг ударил по ушам всех присутствующих.