Пока старая «Селика» неслась назад по Уильям-роуд к городу, слова Кори эхом звучали у меня в ушах: «Это не стоит душевной боли… Ни вашей, ни, уж конечно, Бронвен».

Но Кори ошибалась. Мы с Бронвен уже столкнулись с душевной болью и пережили ее. Если до этого дойдет, мы снова ее переживем.

После ужина, состоявшего из пиццы, салата и поделенного пополам пирожного с джемом и орехами, мы плюхнулись на диван перед телевизором и до отхода ко сну немного побродили по каналам.

Бронвен удалилась в свою комнату с «Гарри Поттером» под мышкой. Когда я позднее заглянула к ней, она лежала в кровати, свернувшись калачиком и прижимая к себе книгу, как тряпичную куклу, – крепко спала.

В бледном лунном свете она могла бы сойти за сказочную принцессу – спутавшиеся от жары волосы веером разлетелись по подушке, а лицо безмятежно, как у ледяной скульптуры. Глаза Бронвен двигались под веками, словно следя за причудливыми поворотами сюжета какого-то поразительного спектакля в мире грез.

Я удивилась тому, как сильно изменилась моя дочь за последний год. Она утратила детскую пухлость, подросла и постройнела. Это был уже скорее подросток, а не ребенок. И все же преображение было столь неуловимым, что я пропустила бы его, если бы не наблюдала за ней.

Похоже, заметила не я одна. После того, что я узнала сегодня, мне стало понятно, почему Тони самоустранялся из жизни дочери. Как долго я боялась, что он отгораживается от Бронвен, чтобы наказать меня. Или хуже – что он отрывается от обеих, отправляя нас в прошлое так же, как отправил в прошлое ранние годы своей жизни.

Как я ошибалась!

Тони отстранялся не от Бронвен, а от памяти о своей погибшей сестре. Разумеется, сходство Бронвен с Глендой присутствовало всегда, но, видимо, Тони заметил, что с каждый годом оно усиливается, пока не стало в конце концов абсолютно явным. И это заставило меня подумать: а нет ли правды в словах Кори о том, что Тони ссорился со своей сестрой в день ее смерти? Мог он толкнуть ее? Не потому ли он сбежал из дому – спастись от чувства вины, в ужасе от того, что сделал? Не потому ли, двадцать лет спустя, он посчитал необходимым уйти из жизни Бронвен, не в силах видеть ее лицо? Мне было невыносимо понимать, что я никогда этого не узнаю.

Поправив простыню на худеньких плечиках Бронвен, я поцеловала ее в макушку и тихонько вернулась на кухню.

Здесь до сих пор приятно пахло луком и помидорами, и этот обыкновенный запах успокоил меня. Перемывая и вытирая посуду, ставя ее аккуратными стопками в буфете, складывая коробки из-под пиццы, чтобы они поместились в мусорное ведро, я пыталась делать вид, что за пределами столь привычных домашних дел ничего не существует. Ненадолго это помогло. Негромко лилась вода из крана, звякали тарелки, снаружи, из темноты сада, тихо подавала голос сова-бубук.

Я быстро приняла душ, чтобы охладиться, надела шорты и майку и почистила зубы. Выключив свет, прошла по коридору в свою комнату, забралась в постель. А потом без конца ворочалась, проклиная адскую жару, от которой липли к ногам и спине простыни. От недосыпа в глаза словно песка насыпали, но только я пыталась их закрыть, как они распахивались. Я взглянула на часы у кровати.