— Правда?! – ахнула Тамара, закрыв ладонью рот и откинувшись чуть–чуть назад. – И что вы?

— Да что я… Я ж не знал ничего! Растерялся, как идиот последний. Представляете – отпираться начал. Сейчас как вспомню – так охота самому себе в глаз заехать! Даже думать об этом больно.

— Да ладно… Чего вы? Раз в самом деле не знали…

— Да, не знал. Не виноват. А что это меняет–то? Нет никакой разницы, кто виноват, кто

нет …Понимаете, он без меня вырос. И тоже, как вы говорите, в этой общей с матерью грусти. Неправильно это. Не должно так быть. Никому не позволено обрывать эти тонкие ниточки, нету у вас, у женщин, никакого такого права …

— Ой, да ладно вам! Мужики в большинстве своем сами от отцовства своего убегают – попробуй, догони!

— Так пусть лучше убегают, чем вообще ничего о нем не знают! У них, по крайней мере, хоть шанс есть поумнеть вовремя.

— Ладно, согласна. Ну, а дальше–то что? Вот приедете вы к сыну, а дальше? Что изменится–то?

— Да ничего и особенного, в общем. Посидим, посмотрим друг на друга…

— И все?

— А этого мало? Главное, нам надо друг друга увидеть, в себя вобрать, ниточки эти узелками морскими перевязать. Он, знаете, такой замечательный перец, мой сын!

Глазищи — во! Горячие, умнющие… Конечно, хорошо бы его с собой забрать да рядом пожить, только боюсь, мать не отпустит…

— А если отпустит? Ваша жена тогда что скажет?

— Аня? Ничего не скажет… Мы с ней троих сыновей уже растим, и четвертого в семью примем – делов–то!

— Ну да! Как это просто все у вас…

— Правда, не скажет! Мы с ней эти уроки уже проходили, привел я ей десять лет назад сыночка со стороны. Так вот получилось…

— Нагуляли, что ли?

— Ага, нагулял. Я с его матерью когда познакомился, он уж большой был. Она сама–то им мало занималась, надломленная была совсем женщина, жизнью вся перекрученная… Я помочь ей хотел. Только не успел вот. Погибла она. Артемка один и остался…

— И что, вы его взяли и вот так в семью свою и привели? А жена ваша как?

— А я ей, знаете ли, наврал… Сказал, что это мой сын родной. И Артемке тоже так сказал. Они, знаете, и поверили, слава богу.

— Ну и кино! Что ж вы за человек такой, Митя? Странный вы какой, ей богу! Я таких мужиков и не встречала никогда… Чужого ребенка в семью привести, за своего выдать…И что, ваша жена его приняла?

— Ну да. Она и остальных моих детей тоже хорошо приняла…

— В смысле – остальных?

— А у меня еще трое детей есть. Вот этот, к которому еду, — уже четвертый, стало быть.

— Ничего себе… И все от разных женщин?

— Ну да…

— Ничего себе… Ну, я еще понимаю – одного ребенка на стороне иметь. А тут – сразу четверо! Ну, вы, Митя, даете… А как так получилось–то? Вы уж извините меня за любопытство, но раз такой разговор пошел… Может, расскажете? Интересно даже…

— Ну что ж, могу и рассказать…

Петров глотнул из своей кружки вина, помолчал немного. Подумалось ему почему–то о том, какая ж это все–таки вещь хорошая – разговор двух случайных попутчиков в ночном поезде. Душевная до невозможности. Если б знал еще Петров при этом, что те же слова, только вслух, произносил здесь и его сын, потому что едет он в том же самом купе и на том же самом месте, на котором ехал через февральскую стылую ночь совсем недавно Илья Гришковец… Ничего такого он не знал, конечно. Иногда ее величество судьба любит устраивать такие шутки, о которых мы и не подозреваем даже… Петров просто сидел и думал, с кого же из детей начать этот свой рассказ. Решил – с дочери. Женщин ведь полагается вперед пропускать…