Ну что же, значит, пора слезать с этой вышки – ведь как только пехота возьмет третью линию траншей и зачистит эту Кабановку (в которой, наверное, расположено что-то вроде штаба немецкого пехотного полка), настанет наша очередь идти в прорыв.
15 ноября 1941 года, 9:15. Гомельская область, Рогачевский район, деревня Красная слобода, штаб 155-й резервной дивизии
Командир дивизии генерал-майор Отто Чернинг
Утро этого дня началось с того, что на деревню, где располагался штаб нашей дивизии, обрушились тяжелые артиллерийские снаряды чуть ли не линкорного калибра. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто злобный великан с ожесточенным азартом топтал все, что попадется ему под ноги – утлые бревенчатые домики местных жителей, штабные машины, бронетранспортеры роты охраны, радийные машины батальона связи… Я даже не понял, как у меня получилось уцелеть. Наверное, только потому, что первый такой чудовищный снаряд упал на другом конце деревни, через дорогу, а у моего денщика Курта хватило решимости и здорового нахальства вытащить меня из постели, схватить в охапку мой китель, шинель и фуражку и выскочить вместе со мной из дома. Благо спал я наполовину одетый (иначе тут нельзя) и вдобавок успел натянуть сапоги, иначе бы вообще смерть. Второй взрыв прозвучал уже значительно ближе, примерно там, где находился наш штаб, размещенный в местном деревенском клубе.
«Бежать, бежать, бежать отсюда – куда глаза глядят», – подумал я, и мы с Куртом побежали в предутреннем полумраке туда, где за окраину деревни уходила узкая извилистая дорога, по которой наши солдаты привозили в деревню из леса дрова. Почему дрова привозили наши солдаты? Местных-то тут в деревне нет. Еще осенью, когда мы размещали штаб своей дивизии в этом месте, мы их всех выгнали прочь. Так мне посоветовали знающие люди еще тогда, когда на срочно отправляли в Россию, затыкать дыру в фронте. Мол, не стоит держать у себя под боком потенциальных шпионов и сочувствующих лесным бандитам, которых слишком много развелось в этой Вайсрутении. Пусть эти грязные недочеловеки идут куда хотят и скажут спасибо за то, что мы их просто не расстреляли. Эссесманы, например, так бы и сделали, но мы, солдаты доблестного вермахта, все же настоящие воины, а не палачи.
Я перебирал ногами по узкой извилистой дороге, больше похожей на хорошо утоптанную тропу, натягивал на ходу китель и молился только о том, чтобы выжить, выжить, выжить. И тут какая-то могучая сила немилосердно толкнула меня в спину, и я упал, больно ударившись лицом о плотно утоптанный снег. Когда я поднялся, то верного Курта со мной уже не было. То есть его тело лежало тут же, подмяв под себя мою шинель и фуражку, да только затылок Курта превратился в одну большую кровавую рану – а это значит, что сейчас он уже не со мной, а беседует со Святым Петром, пытаясь договориться о самом лучшем месте для своего генерала. Пусть договаривает подольше, я туда не тороплюсь…
Оторвав взгляд от своего мертвого денщика, я увидел, что третий чудовищный снаряд упал поблизости от того дома, в котором я квартировал, и что если бы не расторопность Курта, сейчас бы я был уже мертв. Мысленно поблагодарив своего денщика за оказанную услугу, я застегнул до конца китель, нахлобучил на голову генеральскую фуражку с наушниками, и после этого выдернул из-под тела Курта свою теплую генеральскую шинель с красной подкладкой. Проделав все это, я с максимально возможной скоростью продолжил удаляться прочь от того опасного места, в которое превратилось место дислокации штаба нашей дивизии. Кстати, большевики выпустили по нам чуть больше трех десятков этих чудовищных снарядов, превративших эту деревню в груду бесполезного изломанного хлама, почти непригодного к какому-нибудь разумному применению. Кстати, больше никто на мою сторону не вышел – быть может, просто не захотел спастись; и я, отбежав еще метров на пятьсот до самой засеки, где наши солдаты пилили дрова, остановился и в гордом одиночестве смотрел, как гибнет штаб вверенной мне дивизии.