— Подожди до утра, — сказали они. — Ваша честь требует отдельную комнату с ванной и телевизором? Ладно, утром посмотрим. А пока, дружок, положи свой разгоряченный голловер на соломенный подушкер и дай нам отдохнуть. Райт-райт-райт?

Потом они ушли строго предупредив нас всех, и скоро погас свет, а я сказал, что буду сидеть весь нотш до утра, заявив тому ужасному преступнингу:

— Давай, ложись на мою койку, если хочешь. Ты испоганил ее своим паршивым вонючим телом, раз уже лежал на ней.

Но другие вмешались. Биг-Джу, все еще потный после драчки, бывшей у нас в темноте, сказал:

— Не надо унижаться, братши. Не уштупай этому вышкочке.

Новенький ответил:

— Сиди в своем дерьме, ид!

То есть "заткнись", но это было очень оскорбительно, так что Биг-Джу собрался дать тому толтшок.

— Ну, джентельмены, зачем нам это беспокойство? — произнес Доктор своим шикарным голосом.

Но этот новый преступнинг сам напрашивался. Он, видно, считал себя слишком большим вэком, и было ниже его достоинства делить камеру с шестью другими и спать на полу, пока я не сделал ему этот жест. Своим презрительным тоном он пытался ответить Доктору:

— О-о-о, вы не хоти-ите беспокойства, господа? Тут Джо-Джон, малый, да удалый, сказал:

— Раз нам не удалось поспать, давайте займемся образо-зованием. Нашему новому другу надо преподать урок.

Хотя он был спец по изнасилованиям, он очень хорошо говорил, спокойно и вроде правильно. Новенький зэк фыркнул:

— Кыш, маленькое чудовище.

Тут все и началось, но как-то странно, будто вежливо, никто особенно не поднимал голос. Новый зэк сначала малэнко покричал, но Уолл зажал ему ротер, а Биг-Джу припер его к решетке, чтоб его можно было виддить в свете красной лампочки с площадки, и тот только охал: "ох, ох". Он был не очень-то сильным вэком и отбивался вэри слабо, и я думаю, он только притворялся со своим громким гласом и хвастовством. Во всяком случае, увидев, как красный кроффь потек в красном свете, я почувствовал, что прежняя радость поднимается в моих кишках, и сказал:

— А теперь дайте его мне, братцы!

Биг-Джу ответил:

— Да, да, ребята, правильно. Шмашь ему, Алекш!

Итак, они стояли кругом, пока я лупил этого преступнинга в полутьме. Я кулачил его, танцуя вокруг в незашнурованных ботинках, а потом дал ему подножку, и он грохнулся на пол. Я дал ему ногой хор-роший удар по голловеру, он только охнул, а потом захрапел, будто во сне, и Доктор сказал:

— Очень хорошо, думаю этого достаточно для одного урока, — и он покосился на поверженного и избитого вэка на полу.

— Может быть, ему приснится, что он стал хорошим мальчиком.

Так что мы снова забрались на наши койки, на этот раз очень усталые.

Во сне я увидел, братцы, что я в каком-то очень большом оркестре, где было много сотен инструментов, а Директор был вроде сразу и Людвигом-ван и Г.Ф. Генделем, будто вэри глухой и слепой и усталый от жизни. Я был среди духовых инструментов, но то, на чем я играл был вроде бело-розовый фагот, сделанный из мяса, и рос из моего тела, прямо из середины живота, и когда я дул в него, то не мог сдержать вэри громкий смэхинг, потому что было щекотно, и тут Людвиг-ван стал вэри раж-драж и безуммен. Он подскочил прямо к моему фасу и стал громко кричать в ухер, и тут я проснулся, весь в поту. Конечно, громкий шум был и наяву, это тюремный зуммер жужжал брррр брррр. Было зимнее утро, и мои глазеры все слиплись со сна, и когда я открыл их, стало вэри больно от электричества, включенного по всему зверинцу. Я взглянул вниз и увидел, что тот новый преступнинг на полу, вэри окровавленный и в синяках, и еще не очухался. Тут я вспомнил, что было в этот нотш, и рассмеялся.