— Держись, старик!

Вижу, в нижних группах вражеских самолетов сохраняется боевой порядок Надо во что бы то ни стало расстроить его.

Рассчитываю, где бы снова нанести удар по врагу. Вклиниваюсь в строй, прорезаю его и с ходу открываю огонь. Немцы шарахаются из стороны в сторону, беспорядочно стреляют.

Титоренко надежно прикрывает хвост моей машины. Но некоторые немецкие летчики опомнились. Очевидно, увидели, что нас всего лишь двое. Один из «фокке-вульфов» пытается открыть огонь по моему самолету, но Титоренко сбивает его меткой очередью. Надежно прикрыл меня мой напарник.

Стремительно атакуем немецкие самолеты — то справа, то слева. Титоренко не отстает от меня. Боевой порядок немцев нарушен окончательно, к тому же у нас преимущество в высоте.

Забываю, что нахожусь на «охоте». Думаю лишь о том, что надо сорвать вражеский налет на советские войска. Такого подъема, как сейчас, я еще никогда не испытывал. Одна мысль, что под крыльями моего самолета — Берлин, что совсем близко от него советские войска веду!1 бои, что мы должны помешать ненавистным «фокке-вульфам» прорваться к линии фронта, придает мне силу.

Группы врага редели. Немцы начали уходить на запад, замысловато перестраиваясь. Но один из фашистских летчиков оказался «напористым». Смотрю, он под шумок отделяется от своих и идет к линии фронта, очевидно рассчитывая все же сбросить бомбы на наши войска. Настигаю его сверху. Он входит в пике и бросает бомбы на свою территорию. На выходе из пикирования я «прошил» его длинной очередью. Фашистский самолет взорвался.

Я расслабил мускулы и почувствовал нервную дрожь, которая пробегает по всему телу после напряженного боя. Как всегда, пересохло во рту — было нестерпимо жарко.

Первая мысль — о Титоренко. Оглянулся — он здесь. Вторая — о самолете: посмотрел на плоскости — пробоин не видно. Взглянул на часы: бой длился двадцать пять минут. Включил бензино-мер — горючее кончалось.

— Ну как дела, Дима? — спросил я Титоренко.

— Все в порядке, — ответил он охрипшим голосом.

— Молодец, старик!

Мы полетели домой. В этом бою я сбил шестьдесят первый и шестьдесят второй самолеты противника. Товарищи, зная о встрече нашей пары с сорока «фокке-вульфами», ждали нас с необычайным волнением. Первым подошел к нам командир полка. Я доложил ему о результатах боя. Нас окружили летчики и засыпали вопросами.

— Хорош был бой! — говорит Титоренко, пожимая мне руку.

Он даже осунулся за этот вылет, но глаза его радостно блестят.

Да, бой был действительно хорош. И не только с точки зрения тактики, но и по тому настроению, с которым мы его вели. Нас увлекал неудержимый наступательный порыв, который охватил в эти дни Советскую Армию. Я вложил в этот бой всю свою душу, все знания, весь опыт. Наша пара вела его исключительно дружно, мы были как один человек. В этом бою были превышены все положенные нагрузки — не только на самолет, но и на наш организм.

Рано утром 18 апреля я уже был у своего самолета и осматривал его.

Я уже собирался сесть в кабину, когда меня вызвали на КП. Оказывается, пришла радиограмма — мне приказано вылететь в Политуправление фронта.