Довериться кому-то еще, не обладающему полномочиями прокурора, значило только разнести сплетню по всему городу, то есть заставить Глеба насторожиться и обрубить все концы.

Гости оказались на удивление тактичными. Никто не напился, не буянил и даже не злоупотреблял пением под гитару. Ирина давно так душевно не проводила время в компании, поэтому ей стало немножко даже жаль, что ребята деликатно засобирались по домам в начале девятого вечера, и она предложила обязательно выпить чайку на дорожку. Вышла за водой и тут заметила, что плакат «совет да любовь» слегка отклеился, угол его печально обвис, открыв истину. Действительно, все перемешано в этой жизни, любовь и смерть идут рука об руку.

Ирине стало жаль, что люди поедут на таком автобусе, и она попыталась прилепить плакат на место.

За этим занятием ее застал Анин муж Сева, как раз вышедший из деревянной будочки туалета, и поспешил к ней на помощь.

– Новую ленту надо, – сказал он, – эта если отклеилась, то обратно уж не встанет. Погоди-ка, вроде я в тубзике видел.

Он сбегал за мотком, и дело пошло. Плакат хоть и подмок, но держаться стал лучше прежнего.

– Слушай, Ир, давай не пропадать. А то видимся только по важным поводам, а сколько их еще осталось? Оглянуться не успеем, как вон, – он засмеялся, – повезут, и надпись заклеивать не надо будет. Давай почаще, а?

– Давай, Сева.

Ирина улыбнулась, зная цену этим теплым обещаниям, данным навеселе. А может, и правда дружба вернется.

Сева растопырил руки, желая ее обнять, но вдруг спохватился и с досадой хлопнул себя по лбу:

– Слушай, Ир, а ты ж меня выяснить просила!

– Было такое дело.

– А я как всегда свинья! Несрочно-несрочно, а потом замотался и забыл.

– Ничего страшного.

– Да мне самому интересно.

Ирина хотела было поделиться с ним своими опасениями, но тут на крыльцо высыпали гости, требуя чая, и она вернулась в дом.

Всему свое время. Сегодня ее свадьба, и она сполна насладится долгожданным счастьем.

В назначенное время она пойдет к прокурору и расскажет ему о своих догадках. Не станет прикидывать, что ему надо знать, а что не надо, на что он отреагирует так, а на что эдак.

Просто скажет все как есть. Прокурор – мужик вроде бы порядочный, и вообще она имеет право решать только за одного человека – того, который сейчас внутри нее и еще не знает, что скоро придет в этот мир.

Лариса привыкла находиться дома. С каждым днем мир за дверью становился все призрачнее, будто она уже и перестала быть его частью. Родители продолжали бойкот, и Лариса почти физически чувствовала, как связь с ними, которую она считала очень крепкой, истончается и рвется. Чтобы возобновить ее, нужно ехать к маме с папой и просить прощения, что не была хорошей девочкой и огорчила их, но как это сделать, если ее не выпускают из дома? И по телефону не поговоришь, а даже если вдруг исхитриться, вырвать у мужа трубку, то мама скажет «не выдумывай». Или «сама виновата». Или «не вали с больной головы на здоровую». Чего родители точно не станут делать, так это не побегут ее выручать. Они не любят огорчаться из-за дочери, но еще меньше им понравится конфликтовать со всемогущим Иваном Макаровичем. Всегда так было. Папа пропихнул ее на филфак, потому что хотел видеть дочь-студентку, а то, что нужно было ей самой, всегда игнорировалось или объявлялось недостойным. Лариса понимала, что нужно думать, как спастись, а не смаковать детские обиды, но ничего не могла с собой поделать. Оставшись одна, она предавалась воспоминаниям, и выходило как-то так, что ни родители не знали ее настоящую, ни она не знала ни их, ни, похоже, самое себя.