— Протез — принципиально, — возразил Иван Матвеевич. — Откуда у меня деньги на импортный костыль?

На этот вопрос никто ответить не мог.

— Вот то-то же! — правильно истолковал наше молчание Иван Матвеевич. — Значит, получаю я новый протез в прошлом году. А у меня сын Мишка, двадцать два года, тогда двадцать один было, только из армии пришел.

— Матвеевич! — опять перебил больной на костылях. — Куда тебя уносит? Ты о чем рассказываешь?

— Я правильно повествую! Вот девушка тоже обстоятельно излагала. Куда нам спешить? В больнице, как в армии, — солдат спит, а служба идет.

— Мне вечерние инъекции еще делать, — подала голос медсестра, но из палаты не вышла.

— К отечественным протезам, — продолжил Иван Матвеевич, — я давно приноровился, ведь ногу мне в семьдесят четвертом оттяпало, в депо работал…

— Знаем! — хором откликнулись три других пациента.

— Ты уже рассказывал!

— Пять раз!

— Меняй пластинку!

— А как размягчать дубовую кожу протезной манжетки рассказывал? То-то же! Слушайте, пока живой. И не дай бог, конечно, чтобы пригодилось эта наука! Чтобы кожу размягчить, надо подержать ее в кипятке! Вот!

— Вообще-то, — уныло напомнила я, — мы про девушек и обмороки говорили.

— Будут девушки! — заверил Иван Матвеевич. — Познакомился Мишка с одной. То да се — танцы, шмансы, обжимансы. И приглашает он ее, как созрело, к нам домой. Нас с матерью быть не должно, на дачу собирались. Но дождь зарядил — решили остаться, в последний момент передумали. Сидим с матерью, телевизор смотрим. Тут Мишка с девушкой приходит, мы не слышали, как он дверь открыл. А квартира у нас: входишь — коридор, — Иван Матвеевич, объясняя планировку, рубил здоровой рукой воздух. — Прямо — комната, другая, справа — ванна с туалетом, слева — кухня. Из коридора кусок кухни хорошо просматривается. И что видит Мишкина девушка, сделав три шага вперед по коридору? На газовой плите стоит большой бак, а из него торчит человеческая нога! Кипит, варится! Это я манжетку размягчал!

Наш дружный хохот залпом бухнул в палате и раскатился разноголосым гоготом. Иван Матвеевич был железнодорожником, а не артистом, поэтому не знал, что в смех не говорят, надо дождаться тишины. И ничего смешного Иван Матвеевич в той ситуации не видел. Я замахала руками: подождите, не говорите, не слышно — Ивану Матвеевичу; хватит смеяться, дайте дослушать — остальным.

— Мы-то с матерью сначала не поняли в чем дело, — продолжал Иван Матвеевич. — Прибежали на шум, в коридоре лежит девушка, вся в обуви, рядом сын топчется.

— Без обуви? — переспросил Руслан.

Я же говорю! Она свалилась на полку с обувью, ботинки посыпались на нее и вокруг. Один прямо ей на нос угодил, может, от запаха и очнулась. А что видит? Я без протеза был, на одной ноге прискакал. Глянула, сердешная, на мою культю и так жалобно запищала: «Отпустите меня, пожалуйста!» Мишка головой покрутил, сообразил, от чего девушка в обморок свалилась. «Не пугайся! — говорит. — Это папа свой протез улучшает, кипятит». Но она-то решила, что к людоедам попала! Соображение заклинило. На полу валяется, ботинок к груди прижимает, глаза таращит и умоляет отпустить ее. И цветом лица она была… ниже среднего, вы правильно про обморочных отмечали. Мишка с матерью ее кое-как подняли, все объяснили, на кухню сводили, показали, что нога — искусственная. Только девушка от… от…