– А не слишком? – спросила она.

– Ну что вы, Ирочка! Вы у меня будете настоящая Джина Лоллобриджида и даже лучше! – Гортензия Андреевна азартно щелкнула ножницами. – И соблазнительно, и в то же время прилично.

– А где спина?

– Зачем вам летом спина, скажите на милость! В жару она будет только мешать, а для ленинградской погоды мы сделаем сюда такой небольшой пиджачок или болеро, а захотите, просто накинете легкий газовый шарфик. Знаете что? У Кирилла ведь есть старые джинсы?

Ирина кивнула.

– Так мы из них сострочим вам шикарную молодежную курточку, а если не хватит ткани, то жилеточку. Вот вам и спина на здоровье.

– Нанесем удар заносчивой Вандербильдихе, – засмеялась Ирина.

– Так точно! Кстати, раз речь зашла о классике, как там ваш «Стенька Разин и княжна»?

– Что? – не поняла Ирина.

Гортензия Андреевна быстро резала бумагу, куски которой, заворачиваясь, с тихим шелестом падали на пол.

– Процесс над бандой киношников, – пояснила она, не отрываясь от своего занятия.

– Ах, это, – Ирина поморщилась, – готовлюсь и мечтаю как-нибудь отвязаться. Хоть на больничный иди…

– Что так?

– Да вот не могу понять, вор мой подсудимый или просто снимал антисоветские фильмы.

– За последнее не переживайте, – заметила Гортензия Андреевна, эффектным жестом расстилая по столу старый крепдешин цвета красного вина, – последние лет десять у нас все фильмы антисоветские.

– Да? – пожав плечами, Ирина присмотрелась. Цветочный рисунок балансировал на грани вульгарности, но не скатывался в нее.

– На вас будет смотреться хорошо, – с нажимом произнесла Гортензия Андреевна, – в изделии совсем по-другому заиграет. Так, Ира, я достаю булавки, поэтому в ближайшие полчаса Володя не должен войти в эту комнату. Дальше: здесь восемь штук я вынимаю, восемь же должна убрать.

– Хорошо, Гортензия Андреевна.

Ирина вышла в детскую, попросила Егора, чтобы еще последил за братом, и вернулась в портновский цех, где ей немедленно дали держать подушечку для булавок и наказали не сводить с них глаз, чтобы, не дай бог, ни одна не потерялась.

– Прямо все-все антисоветские? – переспросила Ирина.

– Ну разве что кроме тех, в которых, отчаявшись найти хороший сценарий, стали экранизировать протоколы производственных совещаний, – усмехнулась Гортензия Андреевна, – а остальные все.

– Но в большинстве лент идеология выдержана…

– Идеология-то через край, а вот идеи нет! Вместо деятельного героя какие-то неприкаянные холодные и голодные женщины и никчемные маменькины сыночки, вместо фабулы – страдания на ровном месте, снятые инфантилами про инфантилов и для инфантилов.

– Вы уж припечатали…

– Возможно, мне просто не везло на хорошие картины, но, не являясь ценительницей кинематографа, я смотрю только то, что часто показывают по телевизору, и к большому моему сожалению, не нахожу в них ничего, кроме детской обиды на мир, что он не такой, как хочется. И самое страшное, что снято это бывает на очень высоком художественном уровне, поэтому проникает людям прямо в сердце. Так, сейчас не отвлекайте меня праздными разговорами, я режу ткань. Держите здесь.