Вспомните день размежевания. Это произошло не так уж и давно. Вспомните, чем он вам запомнился…

…

Мне он запомнился нагруженными машинами в Махачкале. Мы получили независимость — и в этот же день люди, погрузив то, что могли, на машины, ринулись в Россию. И среди них были не только русские — наших было намного больше, чем русских. В этот день я испытал стыд, какой не испытывал никогда в жизни. Я не испытывал стыда, когда сбежало начальство — они не хотели отвечать за то, что творили, вот и сбежали. Я не испытывал стыда, когда на моих глазах разбегалась полиция — они тоже во многом виноваты. Но я испытывал стыд, когда видел, как люди бегут с родной земли на чужую. Еще ничего не произошло плохого — а они уже бежали. Это значит, что люди не верили в нас. Совсем.

И, оглядываясь назад, я все чаще задаю себе вопрос: а может, они были правы?

Посмотрите на нас!? Посмотрите, чем мы занимаемся, о чем мы говорим? Мы говорим о том, что Россия должна нам, а как насчет всех городов, дорог, плотин, электростанций? Может быть, нам стоит заплатить за все это России? Посмотрите, как живут страны на Ближнем Востоке, там, где не было России. Многие из вас ездили в Мекку — и заметили только небоскребы, но заметили ли вы, что в такой богатой стране нет ни одной железной дороги…

За столом поднялся недовольный шум. Аслан знал, что люди будут недовольны, и сознательно обострял ситуацию.

— …Я говорю не о том, что надо платить России. Я говорю о том, что есть то, что оно есть, и плохое и хорошее, мы получили не самую плохую землю, нашу, родную землю со всем, что на ней есть, и от нас зависит, как мы будем жить дальше.

Аслан глотнул воды из стакана и перевел дух.

— Уважаемые. Я знаю, что за этим столом сидят люди разных национальностей. Но все они хотят добра своей земле и своим народам. Я понимаю то, что многие границы проведены неправильно, без учета национальных особенностей. Но сейчас есть то, что есть. В Европе тоже большинство границ проведены совсем не так, как там живут народы. И Европа долго и страшно воевала, пока через боль, кровь и страдания не пришла к решению — границы не имеют значения вовсе. Сейчас в Европе нет границ, и люди просто ездят друг к другу в гости, не обращая внимания на то, где начинается одна страна и заканчивается другая. То же самое мы должны предлагать своим соседям. Всем своим соседям, какие бы исторические обиды у нас друг на друга не были. Более того — я убежден, что если в России построят демократию, то рано или поздно и та граница, та стена, которую русские сейчас возводят в страхе перед нами, — она рано или поздно будет разрушена, как разрушена была Берлинская стена…

Здесь Аслан немного слукавил: он не верил в то, что русские поступили так из-за страха — скорее всего, их правительство захотело дешевой популярности, и сокращения расходов — сбросить балласт в виде проблемных горных и нищих территорий и жить припеваючи. Но он сказал это, чтобы польстить своим землякам.

— Нам надо выбрать путь. Каким путем мы пойдем — путем на Запад или путем на Восток. Я всегда верил в то, что Дагестан, с его древними традициями братств, демократичен по крови, по сути своей. Но теперь я смотрю на свою землю, на свой народ и удивляюсь — куда мы идем?! Неужели первоочередное — это начинать требовать земли у своих соседей? Неужели у нас нет голодных, нет бездомных, нет больных? Нет наших детей, детей наших народов, которые скитаются по горам в поисках тропы, ведущей к Аллаху, к истине, но неизменно попадающие лишь на тропку, идущую к самому Шайтану? Неужели требовать землю у соседей — это первое, что мы должны сделать?