Княгиня сразу расцвела и любезно сказала:

— Ну, садитесь, садитесь!… Как я вам рада!

— Княжна здорова? Где она?

— О, я знаю, зачем вы приехали, рыцарь! Здорова, здорова… от любви еще похорошела. Да я сейчас пришлю ее к вам, кстати, и сама приоденусь, а то стыдно принимать гостей в таком наряде.

На княгине было какое-то полинявшее платье и большие кожаные сапоги на ногах.

В это время в комнату вбежала Елена, хотя ее никто не звал; она узнала от татарина Чехлы, кто приехал. Вбежала она задыхающаяся, покрытая ярким румянцем, только глаза ее горели неподдельной радостью. Княгиня благоразумно удалилась, а Скшетуский начал осыпать горячими поцелуями ее руки, шею и лицо. Взволнованная, обессиленная, она не могла сопротивляться его ласкам.

— А я поджидала вас, — шептала она, закрывая свои глаза, — только не целуйте меня так… нехорошо!

— Как мне не целовать вас! — оправдывался Скшетуский. — Я думал, что умру, высохну без вас, и высох бы, если бы не князь.

— Так князь знает?

— Я ему рассказал все. Он обрадовался, князя Василия вспомнил… Что вы сделали со мной? Во всем мире я никого, кроме вас, не вижу… А сокол… Помните, как сокол притягивал мою руку к вашей? Уж верно нам так на роду написано.

— Помню.

— В Лубнах меня томила невыносимая тоска. Я бежал на Солоницу, и там вы мне представлялись, как живая. Я протягивал к вам руки — и вы исчезали, как тень. Но теперь уже вы не вырветесь из моих рук, никакая сила не разлучит нас… Скажите еще раз, любите ли вы меня?

Елена опустила глаза, но проговорила громко и ясно:

— Как никого на свете.

— Если бы мне обещали королевский венец, я отдал бы его за ваши слова. Я верю всей душою, что вы говорите правду, хотя не знаю, чем я заслужил вашу любовь.

— Чем? Вы имели жалость к моему отцу, вы утешали меня, вы говорили мне такие слова, каких я раньше ни от кого не слыхала.

Елена замолчала. Волнение мешало говорить ей.

Поручик вновь начал целовать ее руки.

Теперь она казалась ему еще более прелестной, чем прежде. В полутемной комнате она напоминала изображение святых мучениц в мрачных костелах. И вместе с тем, от нее веяло таким теплом и жизнью, такое блаженство рисовалось на ее лице, что всякий, глядя на нее, мог бы потерять голову и полюбить на всю жизнь.

— Вы, пожалуй, ослепите меня своею красотой! — сказал наместник.

— Кажется, панна Анна Божобогатая во сто раз красивее меня! — лукаво сказала княжна и улыбнулась, обнаружив жемчужные зубы.

— В сравнении с вами она то же, что оловянная тарелка в сравнении с полной луной.

— А мне пан Жендзян говорил совсем другое.

— Пан Жендзян заслуживает, чтоб его поколотили. Что мне за дело до той панны? Пусть другие пчелы берут мед с этого цветка, а этих пчел там немало.

Дальнейший разговор был прерван приходом Чехлы, который пришел приветствовать наместника. Он его считал уже за своего будущего господина и по-восточному низко кланялся в пояс.

— Ну, старый Чехлы, я и тебя возьму вместе с панной. Служи ей до конца жизни.

— Моя смерть не за горами, но пока жив, я буду служить.

— Через какой-нибудь месяц вернусь я из Сечи и поедем мы все в Лубны, а там уже нас ждет ксендз Муховецкий с венцами.