Город открывался перед ним во всей своей завораживающей красоте, сочетавшейся с интуитивно понятной планировкой. Улицы приводили Пертурабо к чудесным конструкциям, которые он когда-то создал на страницах многочисленных альбомов и почти забыл о них; одни были юношескими капризами, другие отражали тщеславие подростка, третьи говорили о зрелости мастера, проведшего долгие годы ученичества за чертежным столом.

Его прогулка завершилась на восьмиугольной площади в середине города: место общественных собраний и случайных встреч, центр, куда дорога обычно приводит странника даже помимо его воли. По периметру площади расположились лавки ремесленников и кондитеров, мясников и бакалейщиков; в центре высилась скульптура, изображавшая воина в отполированных доспехах, в одной его руке была молния, в другой — скипетр с навершием в форме орла.

Бог, воплощенный в мраморе руками послушного сына.

Пертурабо обошел статую по кругу, испытывая противоречивые чувства.

— Должен признать, брат, — заговорил Фулгрим с края площади, — если ты начинаешь мечтать, то не мелочишься.

Он сидел за кованым столиком перед стеклянным фасадом кафе, одетый в такой же хитон, что и Пертурабо. На столе стояли два бокала, вырезанные из фиолетового кристалла, между ними бутылка прозрачного, медового цвета вина.

— Народ романи[15] имели обыкновение пить из аметистовых чаш, полагая, что это защищает от опьянения. — Фулгрим отодвинул ногой второй стул и указал брату на свободное место. — Ну же, присядь.

Пертурабо все бы отдал, чтобы свернуть Фулгриму шею, почувствовать, как позвоночник ломается, словно тонкая деревянная палка. Но какое значение это будет иметь в царстве грез? Поэтому он опустился на стул напротив брата, а Фулгрим тем временем наполнил бокалы вином.

— Полная чушь, само собой, — продолжал он. — Но как можно обвинять людей в суеверии, когда ничего другого они не знают?

Не ответив, Пертурабо пригубил вино. Сладкий сорт из виноградников на склонах Итеаракских гор, что на юге. Его любимый сорт, но разве могло быть иначе в мечте о совершенстве?

— Только посмотри на этот город, — сказал Фулгрим, откидываясь на сиденье и обводя рукой восьмиугольную площадь и все, что лежало за ее пределами. — Я и подумать не мог, что ты мечтаешь о таком.

— Что ты делаешь, Фулгрим? Мы должны разрешить наш конфликт так, как положено воинам.

— Но, брат, мы же не воины. — Фулгрим смахнул с хитона воображаемую пылинку. — В твоем совершенном мире мы дипломаты, а дипломаты решают споры переговорами.

— Думаю, для этого уже слишком поздно.

— Вовсе нет. Я смотрю на этот город и понимаю, что совершил ту самую ошибку, от которой зарекался. Я недооценил тебя.

— Я ведь предупреждал.

— Да, признаю, что не послушал, — отмахнулся Фулгрим. — Но этот город превосходит в великолепии даже Макрагг! Грандиозность без чопорности — вот это настоящее мастерство.

— Он не настоящий. Его никогда не было — и никогда не будет.

— Ты ошибаешься. — Фулгрим наклонился вперед, словно собирался шепотом поведать нечто крамольное. — Я могу помочь тебе воплотить мечты — все твои мечты, без исключений.