Сначала все было неплохо. Я надеялась, что мне удастся там отдохнуть и набраться сил. Девочки, Мелисса и Люси, могли проводить со мной почти все время. Наконец-то мне удалось выспаться. Затем все резко изменилось. Я должна была целыми днями сидеть в палате одна, с дочками могла видеться только по вечерам в течение десяти минут. Ко мне не пускали посетителей, не давали говорить по телефону, запрещали читать письма. Это было поистине ужасно. А главное, я не могла понять, зачем со мной так поступают. Почему со мной обращаются, как с заключенной?

Будучи в отчаянии, я сказала, что моя мать очень больна, и мне разрешили ей позвонить. Я рассказала ей, что произошло, и умоляла спасти меня. Я сказала, что мне очень страшно и что я нуждаюсь в ее помощи. Какой же я все-таки была дурой! Неужели после стольких лет я все еще надеялась на ее помощь?

По голосу мамы я поняла, что ей доставляет явное удовольствие отказать мне в помощи.

– Ты сама во всем виновата, – сказала она, – сама и расхлебывай.

Да, она меня ненавидела.

Дозы препаратов были увеличены. Одни таблетки я принимала, чтобы заснуть, другие – чтобы проснуться. Таблетки, таблетки, горы таблеток! Роберт отказался забрать меня из клиники, он сказал, что лечение мне «пойдет на пользу».

Я и правда чуть не сошла с ума в клинике. Весь персонал видел, в каком я была состоянии: истеричная женщина, не желающая выполнять предписания врачей. Я отказывалась принимать лекарства. Я не желала все время лежать. Я хотела проводить с детьми больше десяти минут в день. Я хотела домой.

Шесть долгих тяжелых месяцев провела я в клинике. Однажды Роберт, когда пришел меня навестить, сказал, что собирается добиться опекунства над Мелиссой и Люси, продать дом и переехать жить в другое место. Юридически он имел на это право, так как удочерил Мелиссу.

– Так будет лучше, – уверял он. – Я уже подыскал твоей дочери подходящую школу. Это школа-интернат при монастыре. Мелисса будет жить и учиться там, а домой приезжать только на выходные.

«Твоя дочь» – вот как выразился Роберт, и так же он относился к Мелиссе. Я была поражена.

– Ты не посмеешь, – сказала я. – Я тебе не позволю.

Я пыталась говорить угрожающим тоном, но Роберт не сомневался, что добьется своего. Как я могла ему помешать, находясь в психушке?

Я написала моему солиситору[13]. Медсестра отказалась отправить письмо, так что пришлось просить одного из пациентов тайком опустить его в почтовый ящик. Солиситор сразу же приехал навестить меня и немедленно наложил запрет на продажу нашего с Робертом дома. Он также добился того, что Мелиссу и Люси признали лицами, находящимися под опекой суда, чтобы Роберт не смог их никуда увезти. Мне сразу стало спокойнее. В конце концов солиситор выяснил, что я, вопреки заверениям Роберта и администрации, вовсе не обязана находиться в клинике против собственной воли. Я вольна уйти домой, когда мне вздумается.

На следующий же день я выписалась из клиники. Был уже июль семьдесят седьмого года, как раз завершались празднества в честь двадцатипятилетия царствования Елизаветы Второй. Я пропустила все веселье, народные гулянья, визит королевы, но зато наконец-то вернулась домой, к детям.