В тот же вечер к нам нагрянули мои родители. Им позвонила моя подруга Кристин, которая жила по соседству. Мама никогда раньше не бывала у меня дома: ей было плевать и на мое замужество, и на родившуюся внучку. Что же заставило ее навестить меня? Что ей нужно? Что у нее на уме?

Стоило маме переступить порог дома, как она разразилась рыданиями, и Кристин принялась ее утешать. Она не знала, какой человек моя мать на самом деле, потому что я не рассказывала, как страдала в детстве от ее жестокости. Пока Кристин успокаивала ее, мама взглянула на меня. В ее взгляде не было ни любви, ни беспокойства. Это был взгляд триумфатора: она была счастлива, что смогла приковать внимание к себе, что все утешают ее, а не меня. Я так нуждалась в поддержке, а мама спокойно продолжала ломать комедию. Главное, у нее были зрители, для которых она могла дать представление, и оказалось вдруг, что больше всех от выкидыша пострадала почему-то именно она.

Папа пытался сказать мне что-то хорошее, но его слова скорее озадачили меня, чем утешили.

– Это испытание, Кэсси, – прошептал он. – Господь испытывает тебя.

– Зачем Богу меня испытывать? – со слезами проговорила я. – Зачем он позволил мне забеременеть, если все равно потом забрал ребенка?

– Он просто видел, как тебе тяжело, какая у тебя нелегкая жизнь, вот и хотел тебя испытать, чтобы посмотреть, какой путь ты выберешь.

– Что ты хочешь этим сказать? – жестко спросила я, начиная сердиться.

– Бог хотел посмотреть, сделаешь ли ты аборт или нет, – ответил папа. – Аборт – самый легкий путь. Понимаешь теперь?

– Так почему же Бог позволил случиться выкидышу? Я же не сделала аборт!

– Может быть, он просто сам принял за тебя решение. Ведь главное испытание ты прошла. – Папе все было ясно. Он искренне верил в свои слова.

Он пытался меня утешить, но ему не удалось. Его слова озадачили меня, расстроили и даже рассердили.

После выкидыша я снова впала в депрессию, и мне снова прописали транквилизаторы. Я ухаживала за детьми, но брак с Робертом трещал по швам. Не в силах наладить отношения с мужем, я всю себя посвятила воспитанию детей. Я хотела быть очень хорошей, любящей матерью. Несмотря на все мои усилия, Мелисса, едва ей исполнилось девять лет, начала плохо себя вести, особенно в школе. Я понимала, что она чувствует себя изгоем, нелюбимым ребенком – Роберт и его семейка всегда ставили ее ниже других детей, – но поделать ничего не могла.

Мы с Мелиссой сходили к семейному психотерапевту, и тот сразу же определил, что все проблемы вызваны отношением к ней Роберта. Пару раз мы все вместе ходили на прием, а потом Роберт заявил, что не видит необходимости посещать сеансы семейной психотерапии вместе с нами. Один из врачей якобы сказал ему, что я страдаю от послеродовой депрессии, которая усугубляется тем, что я потеряла двух сыновей. Он убедил всех врачей в клинике, что все дело во мне и моих проблемах с психикой. Все внимание терапевтов переключилось на меня, а об отношении Роберта к Мелиссе забыли. Не спорю, я нуждалась в помощи психологов. Но факт остается фактом: мы пришли к специалисту всей семьей, чтобы вместе решить все наши внутренние проблемы, а закончилось все тем, что меня, будто бы с моего добровольного согласия, положили в психиатрическую лечебницу.