Приподнимаюсь на локтях, смотря на него удивлённо. Это значит…

— У тебя есть брат или сестра?

Такого я точно не ожидала услышать. Где он или она сейчас? Почему об этом никто не никогда говорил?

— Она родила девочку, маленькую такую, недоношенную, больную. Викой назвали.

Я слышу в его голосе боль, вижу, как он отводит взгляд. Мне так необычно видеть его настолько открытым, даже немного уязвимым в этот момент. Обычно он такой сильный, дерзкий, даже колючий, но сейчас я вижу другого Князева, и я не хочу спугнуть его.

— Артём, если тебе тяжело, не говори… — кладу ладонь на его грудь и слегка поглаживаю.

Мне не нравится, что он смотрит в одну точку, словно закрылся в себе. Я продолжаю гладить его, пока он молчит. Наверное, он больше не хочет рассказывать, а я не буду на него давить.

Спустя непродолжительное время Артем все же приходит в себя, поворачивает меня спиной к себе и сжимает в руках, положив голову мне на плечо.

— Все нормально, я должен с тобой поделиться, — шепчет на ухо и прижимается ещё ближе. — Мать даже пить бросила на несколько месяцев, ухаживать начала за ней и даже начала обращать внимание на меня. Мне показалось, что все стало налаживаться, но потом вернулся мой отец. И все пошло по накатанной. Жили мы в старой общаге, но с крепкими дверьми. В одну из попоек, после того как отец зарядил мне табуретом по голове, меня забрала к себе соседка, жалко ей меня стало. А Вика там осталась. В тот день нас впервые разлучили. Через тонкую стенку я слышал музыку, голоса людей и слышал, как она плачет. Громко так, протяжно. Очень долго. Я пытался сбежать от старой соседки, но у меня вышло только выбежать в коридор. Я стучал в их дверь, плакал, но никто мне так и не открыл. Старуха пыталась меня забрать, но без толку, ей пришлось оставить меня под дверью.

Артём дрожит, а я лежу, не шевелясь, уже понимаю, что сейчас узнаю что-то очень личное.

— Тем… — напрягаюсь, нахожу его ладонь и крепко сжимаю в своей.

— Я вырубился на дряхлом комоде, что стоял в коридоре. А когда проснулся, у нас в квартире уже были менты и скорая. Один из мужиков прижимал тело моей сестры, которое было красное и распухшее.

После этих ужасных слов мое сердце словно сжало тисками. Глаза наполнились слезами, в горле встал огромный ком.

— О, Боже…

Мне больно, как никогда. За него, за маленького мальчика, который прошёл через этот ад. И за взрослого парня, что держит это все в себе.

— Вика упала между кроватью и батареей, зима была, топили хорошо, естественно, малютка не выдержала такой температуры.

Больше не выдерживаю, поворачиваюсь к нему и крепко обнимаю. Слёзы душат, голова кружится.

— Все, все, молчи, любимый. Тихо… Тихо…

Не знаю, кого я успокаивала больше. Его или себя. Я не знаю, что сказать, чтобы ему стало легче, не могу выгнать из головы тот образ, который он описал.

— Я виноват, — говорит мне в волосы. Его уже не трясёт, но я слышу в голосе сожаление. — Я должен был сделать хоть что-то, но мне было всего пять, я попросту не смог открыть эту бл*дскую советскую дверь. Я же чувствовал, что что-то не так…