– Дома – кто же знал, что он вам сейчас может понадобиться? Только, я думаю, не надо вам ему звонить. Садовников немного окрепнет и сам нам все расскажет.

– Лика, давай договоримся, что каждый из нас будет заниматься своим делом, – хоть и мягко, но одернул ее Гуров – она еще будет указывать ему, что делать!

– Как знаете, – равнодушно ответила Лика. – А возвращаться действительно пора. Сейчас все съезжаться начнут, новостями обменяемся и решим, как нам дальше жить. А мне еще ужин готовить.

Дома Лика, начисто отвергнув его помощь, принялась за готовку, а он взял распечатку, пришел с ней в кухню и позвонил Ольшевскому. Тот долго не отвечал – должно быть, недоумевал, кто может ему звонить с незнакомого номера, а потом все-таки ответил.

– Цезарь! Гуров моя фамилия, – представился Лев. – Ты на чужую территорию влез. Поэтому ты сейчас сложишь в одну коробку все, что забрал из карманов, кабинета и дома Садовникова, и привезешь ее со всем этим, можешь не лично, на Петровку, 38, где оставишь у дежурного для меня. Я его предупрежу. И еще одно: чтобы девочки и Строева завтра были дома, а то ты у меня сядешь за похищение человека со стопроцентной гарантией. Двенадцать лет как с куста. У меня все.

Если Гуров и рассчитывал получить ответ, то ошибся, его собеседник просто отключил телефон.

– Вот мерзавец! – не сдержался Лев. – Даже словом меня не удостоил!

Он тут же связался с дежурным и предупредил, чтобы тот немедленно позвонил ему, если для него привезут посылку. Отложив телефон, откинулся на спинку стула и устало закрыл глаза.

– Думаете, подействует? – с сомнением в голосе спросила Лика.

– Обязательно! – ответил Гуров одним из своих любимых выражений.

Ольшевский был взбешен! В бумагах Садовникова он с первого раза ничего не понял, но самым тщательным образом их скопировал, чтобы разобраться потом. Записи он, прослушивая, тоже скопировал, они-то его и разозлили, потому что все оказалось совсем не так, как говорили Строева и Болотина. Он отлично разбирался в людях – жизнь научила, да и не дураком родился, поэтому понял, что женщины не лгали, их самих изначально обманули. Немного успокоившись, он решил Марии пока ничего не сообщать и через охранника связался с Ольгой и рассказал ей, как на самом деле обстояли дела. На нее известие о том, что над ней издевался собственный муж, подействовало так, что она впала в жесточайшую истерику. Пришлось звать врача, колоть ей успокоительное, но и тогда она не сразу заснула, а продолжала рыдать. Потом Ольшевский поехал к Нахимсону, который, едва увидев его, поинтересовался:

– А где «жареный петух»? С ним я тоже хочу поздороваться.

– Боря! Мне не до смеха! Тебе сейчас тоже будет невесело.

Ольшевский рассказывал, Нахимсон, слушая его, только удрученно качал головой и временами, в особо впечатляющих местах, всплескивал руками. Когда Андрей Владимирович закончил, Борис Моисеевич вздохнул:

– Нужно не иметь ничего святого за душой, чтобы так поступить с собственной женой и детьми. Что ты собираешься делать?

– Так, наметил для себя провести несколько мероприятий. Что говорит Волынский?