— Разумеется.

— Значит, вы должны были усвоить: виновность определяет только суд. На основании предварительного и судебного следствия. Разобраться во всех сложностях дела очень трудно.

Златовратский не хотел сдаваться:

— Но ведь никто не застрахован от ошибок,

— Верно.

— Если общественное мнение поможет избежать ошибки, что тогда?

— А если ещё больше запутает?

Корреспондент пожал плечами:

— Истина рождается при столкновении мнений. Вам не кажется, что мы немного абстрагировались от предмета разговора?

— Нисколько.

— Как же нам разобраться, прав автор письма, из-за которого я здесь, или нет? Я ведь тоже на работе. Войдите в моё положение. — Он с мольбой посмотрел на меня. — Ведь это и в ваших интересах.

— Без знакомства с материалами дела разве можно разобраться во всем?

— К сожалению, нельзя. Если вы уверены в своей правоте, то должны пойти мне навстречу, — настаивал корреспондент.

— Не могу. Поймите: это было бы против закона… Не говоря уже о тайне следствия. Нам вверяют судьбы людей…

— Так ведь и мы, журналисты, — перебил он, — тоже имеем дело не с деревяшками.

— Простите, ничем не могу в данном случае помочь…

Разговор наш закончился сухо и официально. Но Златовратский дал мне понять, что все равно своего добьётся.

Видимо, он «добивался», потому что в тот же день я получил телеграмму за подписью замначальника следственного управления Эдуарда Алексеевича с категорическим вызовом в Москву «для объяснения».

Я прилетел домой ночью. И все равно Наде позвонил.

Потому что чувствовал: её появление в Крылатом и визит Златовратского чем-то связаны.

На всем протяжении пути я обдумывал, как начну этот телефонный разговор. Сдержанный, чуточку холодный, может быть, даже суровый.

Но когда после долгих гудков услышал её голос, у меня непроизвольно вырвалось:

— Надюша, милая, как ты?

И она — несколько взволнованней, чем обычно:

— Я сразу поняла, что это ты. Откуда, Игорь?

— Из Домодедова. Что ж ты, голубок, махнула на Алтай, не согласовав?

— Дурочка, — честно призналась она. И карающий меч вывалился из моих рук. — Хотела сюрпризом… Представляешь, обратно ехала поездом. Все равно отпуск без содержания пропадал.

— Ну и как?

— Еле выдержала. На третьи сутки чуть не пересела на самолёт…

— Ну спи. До завтра.

— До завтра.

После этого я готов был давать объяснения кому угодно и по какому угодно поводу.

И все же, направляясь на следующий день на работу — а я вышел из метро на станции «Тургеневская», чтобы, подольше пройтись и собраться с мыслями,

— я ощущал, как по мере приближения к прокуратуре у меня все сильнее скребли на душе кошки.

Шёл мокрый, тяжёлый снег. Тротуар был покрыт чавкающим месивом, которое не успевали убирать дворники.

Я никого не замечал вокруг. Вдруг меня окликнули по имени-отчеству. И передо мной возник зампрокурора Иван Васильевич. Уж если и тяготила меня предстоящая встреча с начальством, так это прежде всего с ним. С Эдуардом Алексеевичем, думалось, будет проще. Друзья. Однокашники…

То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то поблизости, у Главпочтамта.

Несколько озадачил его вид: авоська, в ней — пара бутылок кефира, кулёчки, батон белого хлеба.