Чтобы как-то отвлечься от этих размышлении, я позвонил Ивану Васильевичу. Дела — моя работа и мой отдых.

— Чикуров? Голубчик, как это вы догадались позвонить мне именно сегодня? Я приезжаю в Москву раз в полмесяца, и то на час-другой. Хотите встретиться? Ради бога, приезжайте. Жду. Только помните, вечером я снова уезжаю на дачу.

На дверях моего бывшего шефа была приколота записка. Я немкою опоздал и расстроился, увидев её. Она конечно же предназначалась мне. Наверное, с дурными весгямп — Иван Васильевич не смог ждать. Но тут мне повезло больше. «Игорь Андреевич, спустился буквально на минуточку в магазин. Вам откроют соседи слева, я предупредил». Не успел я дочитать послание, как внизу хлопнула дверь. Иван Васильевич поднялся по лестнице с большой кожаной хозяйственной сумкой почти бегом.

— Заждались? — спросил он, опуская ношу на пол. На нем была куртка из синтетики на меху. с капюшоном, откинутым на плечи, фетровые с кожей бурки, толстые вязаные варежки. Я удивился: полутурист-полусторож. Единственное, что осталось от прежнего подтянутого заместителя прокурора республики, — меховая шапка пирожком из серебристой нерпы.

Но никогда прежде я не видел его таким молодым, розовощёким и крепким.

— Совсем не ждал. Только-только подошёл, — сказал я, берясь за ручки сумки, собираясь помочь хозяину, когда тот открывал замок. Поклажа весила не меньше пуда.

— Э, голубчик, не балуйте меня. Я с такими грузами променады закатываю-не всякому молодому одолеть.

— Приличная сумочка, — подтвердил я, внося её о прихожую.

— Тут и половины не будет, — засмеялся Иван Васильевич. Он толкнул дверь в кухню. На столе стоял туго набитый походный рюкзак. — Вот стоит, родимый. Мамаша называет его фараоном. Но думаю, фараоны весили гораздо меньше… Еду к маме, на дачу. Раздевайтесь, будьте как дома.

Он скинул куртку и остался в мохнатом сером свитере с высоким отложным воротником. Я был совершенно уверен, что вязала его Екатерина Павловна.

Мы прошли в комнаты, где ничего не изменилось с моего первого посещения. Я первым делом поинтересовался здоровьем его матери.

— Превосходно! Лучше быть не может. Вы знаете, такое это чудо — дача.

— Представляю…

— Нет, не представляете. Вы знаете летнюю дачу. Суррогат отдыха. Комары, жара или беспросветные дожди. Запомните: нет ничего лучше зимнего отдыха. И обязательно — самому колоть дрова, топить печь, ходить по воду к колодцу. Я уж не говорю — таскать «фараон» в мороз.

А зимний лес! Тишина, чистота. Какой колорит, какое освещение. Готовые пейзажи.

— Ваш вид — лучшая реклама, — сказал я.

Иван Васильевич провёл ладонями по раскрасневшимся щекам, которые в тепле ещё больше разрумянились:

— Отъел, хотите сказать…

— Нет, поздоровели. И помолодели.

— Ну, Чикуров, давай подхалимаж в сторону.

— Я серьёзно.

— С другой стороны, какой резон тебе теперь мне комплименты отвешивать?

— он засмеялся.

— Может, есть…

— Интересно.

— А вдруг вы снова, как говорится, вернётесь в строй?

— Нет, Игорь Андреевич, такого не будет.

— Все не бывает до тех пор, пока не случается. Ваши же слова.

Он покачал головой: