Джем и Ткач терпеливо слушали мою пьяную истерику. Потом Уиган сказал:

— Знаешь, с родными детьми тоже бывает так трудно, что хоть волком вой. Но с ними думаешь о том, что делать, а не куда отдать… Тебе надо забыть, что Гарри приемыш, понятно?

Реннингс в свою очередь помедитировал над стаканом и веско добавил:

— Рассказывай ему сказки.

— На кой черт? — спросил я, с трудом ворочая языком. — Ему Белла рассказывает.

— Причем тут Белла? Ты рассказывай. Каждый вечер, как будто это твоя работа.

— Он все равно дольше трех минут слушать не способен…

— А ты рассказывай.

— И что будет?

— Увидишь, — загадочно ответил Джем.

Он к тому времени уже был дедом, так что его опыту я решил поверить.

Наверное, в итоге это и был тот маленький камушек, что сдвинул лавину. Я честно выучил с десяток длинных сказок и принялся их рассказывать, по одной за вечер, даже если Гарри при этом прыгал по кровати и, казалось, не слышал ни слова. Мое дело было говорить, говорить и говорить, как радио.

Недели через две после начала сказочных “сеансов” (Гарри тогда еще ночевал с нами) я однажды проснулся от странных звуков и увидел, как он при свете ночника рассматривает свое отражение в зеркале, корчит сам себе рожи и рычит, как тигр. Затем, вытащив из халата Беллы носовой платок, Гарри сначала закрыл им себе лицо, как разбойник на картинке, а потом принялся размахивать платком, наблюдая, как дергается отражение.

Я следил за ним сквозь полуприкрытые веки. Когда Гарри намочил платок в чашке с водой, стоявшей у кровати, и стал выжимать воду на пол, я хотел было на него прикрикнуть. Но потом увидел, как он переливает воду из одной ладони в другую, внимательно следя за собой в зеркале, и мне вдруг стало грустно и так мучительно жалко его, будто это была изголодавшаяся бездомная собака.

Так что я и дальше делал вид, что сплю. А Гарри, поиграв еще с час и оставив на полу лужи воды и мокрый платок, наконец забрался в постель, сам весь мокрый, и прижался к теплому боку Беллы. Она сонно поморщилась, натянула на него одеяло, обняла, и через минуту оба крепко спали.

Я потом часто думал про этот случай, но так и не смог понять, почему он так запал мне в душу. Да и не очень пытался понять, если честно. Просто вспоминал отражение в зеркале и негромкий стук, с каким падали на пол капли воды.

***

С тех пор все стало как-то само собой меняться. Меня все чаще посещало странное чувство — будто я теряю собственность. С каждым днем я отдавал и отдавал Гарри что-то из своего детства. Цветы и птицы на обоях в гостиной, запах свежей краски от входной двери, выцветший рисунок на ковре в детской, заросшие тропинки в лесу, лужи с головастиками, клейкие тополиные веточки, нора ящерки в песчаной осыпи, одуванчики, свежеприготовленное варенье в розетке, кружащиеся над ним осы, качели в саду, осыпающаяся каменистая тропинка на плато, серо-стальная полоса Дервента в долине… Все это когда-то было моим, а теперь досталось Гарри — так же, как мои детские книжки и свитер в широкую полоску.

А потом однажды наступил день, когда Гарри стал для меня “своим”. Может, это случилось гораздо раньше, конечно. Просто я именно тогда это понял.