Впрочем, у него были и другие причины восхищаться Лидочкой. Она очень поддержала Викулова в тяжелейший для него период. Смерть жены ударила по нему внезапно, сокрушительно. Бывает, человек долго болеет, родственники готовятся. Но чтобы так?! Здоровые, жизнерадостные, они поехали стылым осенним днем смотреть международные гонки на крылатских горах. Оказались не одни, пришлось выпить вина. Да на беду, вино оказалось ледяное. От водки ничего бы не было. А от вина ледяного у жены взялось горло. Жутчайшая ангина, абсцесс. Приехавший врач начал оперировать на дому. Занес инфекцию, может быть. Заражение крови невозможно было остановить. В три дня жена сгорела. Даже быстрее. На третий день уже гроб стоял.

Викулов держался мужественно. Помнил, что надо оберегать дочку. А потом занедужил так, что знакомые перестали узнавать.

В один из дней было особенно тяжко. Мыслей о суициде не было, но желания жить дальше он тоже не испытывал. Марина уехала на каникулы в Питер к родственникам жены. И Викулов подолгу засиживался в кабинете, потому что сил возвращаться домой просто не было. В один из таких дней в десятом часу он с удивлением обнаружил, что Лидочка тоже не покинула свой пост.

Викулов раздраженно спросил:

— В чем дело?

Ответа не последовало.

Лидочка стояла перед ним, одетая, как всегда, скромно, но со вкусом. Не девочка уже, почти ровесница жене. Викулов рявкнул:

— Вы почему домой не идете?

Не обращая внимания на его тон, она медленно и просто сказала:

— Я думаю, Василий Георгиевич, что нам с вами просто необходимо пройтись по вечерней Москве.

И он подчинился. А потом было и все остальное. Без ломания, без претензий, без дальних расчетов, что было ценнее всего. Слово «любовь» почти не мелькало в их разговорах. Но Лидочка сделалась ему совершенно необходима, как воздух.

Для нее Викулов тоже был, пожалуй, последним шансом в этой жизни устроить, хотя бы временно, личную судьбу. После трех коротких браков детей так и не было, и она взяла воспитанника из детского дома. Жалкий тощий цыпленочек требовал в первые годы неустанного внимания и заботы. Весь букет детских болезней вместе с хрупким мальчишкой переживала и Лида. И также теряла здоровье, недосыпала ночами, брала бюллетени, бежала с работы сломя голову, чтобы накормить, укутать, сберечь маленькую кроху. И без всяких мужей, казалось ей одно время, жизнь можно наладить, и нечего больше желать. Своей собственной любви к маленькому мальчику, которого она мысленно называла сынишкой, ей вполне хватало.

Но, видно, характер у Лиды был слишком мягкий или наследственность у подростка сказывалась, но он, подрастая, начал грубить и вести себя агрессивно. Курил в комнате, хотя она просила не делать этого, отталкивал ее в сторону, когда ему надо было выбросить окурки из пепельницы. И все в квартире сделалось не по нем. Он сорил, мусорил и упрекал в отсутствии порядка приемную мать. Даже посуду, как выяснилось, она мыла хуже других.

— Пусти! — все чаще кричал он, отпихивая Лиду от раковины. — Кто же так моет?

Дальше — больше.

Лида плакала потихоньку, но ничего сделать не могла и с ужасом видела, как растет, крепчает приемыш, а у нее самой остается все меньше жизненного пространства.