Следопыт с неудовольствием посмотрел на Айрона. Но тот, не обращая внимания, продолжал:
– А если там поблизости еще ганзейский шпион случится – вот тебе и понеслось… И отряжают туда державы сталкеров, каких не особо жалко, – надо же проверить инфу, а вдруг и впрямь что-нибудь. А в Рейхе тем временем радуются, руки потирают, что заварили такую знатную кашу. Вот так примерно это и работает. Не слушай, девочка, дядю, рано тебе еще про политику много знать, – сказал он Искре, которая пристально уставилась на него.
– О, анекдот вспомнил про нациков, – потер вдруг руки Следопыт. – Прикиньте, идет солдат Ганс из Четвертого рейха по туннелю, неуютно ему, шорохи всякие слышатся. И догоняет он мужика. О, говорит, хорошо, пойдем вместе, а то мне не по себе тут. Идут, а Ганса вдруг начинают сомнения разбирать – подходящий ли это попутчик. С виду мужик как мужик, а чего у него в голове – неизвестно. Вот Ганс и спрашивает: «Слышь, комрад, а ты как к мутантам относишься?» А мужик засмеялся дьявольским смехом и говорит: «Как, как? Отношусь – и все!» И шестипалой рукой хвать его за горло!
– Да это баян уже, – сказал Айрон.
– А вот интересно – есть тут у них дети с отклонениями? Как здесь, на станции, к этому относятся?
– Здесь детей вообще практически нет, и молодежи – тоже.
– Вот это-то и странно.
– Ну, может, оттого, что станции неглубокого залегания, народ больной. Может, дети слабые рождаются, многие не доживают до взрослого возраста. Ведь наверняка, пока сообразили, как воду очищать, какие меры предосторожности принимать, многие дозу схватили. А потом началось: «А почему у вашей дочки серые щечки? – Она давно не брилась»[2]
– А тут написано – усадьба Деда Мороза? Это что такое? – удивилась Искра.
– Да просто избушка. Туда детей водили на экскурсии.
– А катание на тюбингах – это как? Чего только люди не придумают.
– Это не те тюбинги, которые в метро, – развеселился Айрон. – Это ватрушки.
Крот помнил еще, что ватрушками раньше назывались вкусные лепешки с творогом в середине, но никак не мог взять в толк, как можно на них кататься.
– Так назывались раньше сани надувные – тюбинги, ватрушки, – сжалившись над ним, пояснил Айрон. – Еще какое-то было у них кондитерское название – бублики, что ли? Круассаны? А, нет, вспомнил – пончики!
Крот сердито мотнул головой. Никогда не случалось ему в детстве кататься на надувных санях. На обычных, ободранных, с полозьями, доставшихся по наследству еще от деда, – это да. А еще разве что на ледянке. Хотя разве это главное? Главное – чтоб горка была крутая, а вместо санок можно хоть поднос из столовой приспособить, что они однажды с пацанами и сделали. Вспомнив зимние забавы, Крот опять загрустил. Теперь это все в прошлом, никогда больше не скользить ему с горы, замирая от восторга. Зимой теперь лучше лишний раз на поверхность не выходить – снег заметает развалины, заблудиться легко, а там и замерзнуть недолго.
Тогда, в прежней жизни, он больше всего любил зиму и лето. Зимой снег укрывал всякий мусор, обычно валявшийся везде – фантики, окурки, осколки бутылок, сигаретные пачки, собачьи колбаски, – и становилось бело и празднично. Весной все это вытаивало и вид являло очень неприглядный – до тех пор, пока не появлялись первоцветы, заботливо высаженные на газонах возле дома, а потом зеленая травка не скрывала этот хлам, временно примиряя с окружающим. Летом было хорошо – можно было гонять на карьер на стареньком велосипеде, купаться, несмотря на запрещающие знаки. Осенью начинались холода и дожди, и на Крота нападало уныние – до первого снега.