Крот затесался в небольшую кучку слушателей. У одной из поющих женщин волосы были как костер, лицо – тонкое, бледное. Ему, семилетнему пацану, она тогда показалась очень взрослой, это потом он понял, что она была молода. Он почувствовал неясную тревогу – слишком тонкое у нее было лицо, слишком чистый, берущий за душу голос. От этого все вокруг преобразилось – скучные серые дома показались вдруг волшебными замками, неприступными твердынями. А женщина – сказочной королевой, проводившей мужа на войну. И мальчишку словно уносило куда-то – хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы все поняли, какой он необыкновенный. Казалось, что так и надо жить – мужественно, просто, ясно, празднично. В песнях отважные герои отправлялись в бой, их ждали прекрасные женщины – а иногда и сами, взяв в руки оружие, становились бок о бок с мужчинами. Это была другая жизнь, притягательная и далекая. Крот помотал головой, отгоняя наваждение. Это было чересчур. Это было опасно. Он не любил, когда что-то так тревожило. Нужно знать свое место и держаться его, твердо стоять на ногах. Не заноситься, не предаваться пустым мечтам. Морок и так развеется, как только он вернется домой. Тут сестра дернула его за руку, вытащила из толпы. И они пошли дальше, к стене Цоя, – слушать о том, как все ждут перемен.

«Вот и дождались», – подумал Крот. А говорят, поклонники Цоя до сих пор живут в метро, основали свою общину. Считают, что после его гибели все и началось – перемены, предвещавшие скорый конец. Все стало постепенно разваливаться, рушиться, и это привело к Катастрофе. Что ж, объяснение не хуже любого другого. Крот понял только одно – как в прежней жизни все кучковались по интересам, так и теперь. Ничего не изменилось, ничему не научила людей Катастрофа.

Бледное лицо и огненные волосы той женщины он долго потом вспоминал. И злился оттого, что певунья так непохожа на его мать – измученную, раздражительную. Словно у нее и забот никаких нет – вернее, есть, но совсем другие, чем у таких, как Крот и его мать.

Когда он проснулся, он уже знал, кого напомнила ему рыженькая спутница Следопыта.

Утро началось с того, что у входа раздался веселый женский голос:

– Можно к вам, мальчики?

Айрон чертыхнулся и завернулся в одеяло. Следопыт делал вид, что спит, Федор молчал. Крот истолковал это как знак согласия и крикнул:

– Можно!

В палатку заглянула веселая немолодая плотная тетка. Она была в цветастом платье, а не в черном, как большинство женщин здесь, на плечах – относительно новый платок, в коротко остриженных волосах – седина. Глаза обведены черным, губы тоже чем-то подкрашены. Улыбка у нее была располагающая, взгляд беспечный, глаза не отводила при разговоре. «Хоть один нормальный человек нашелся», – подумал Крот.

– Доброе утро, – поприветствовал он гостью.

– И вам не хворать. Меня комендант к вам послал – если кому чего постирать, зашить, обращайтесь.

– Вот спасибо, – расплылся в улыбке Крот. – А как звать-то тебя?

– Галя я. Михеева. Так что обращайтесь, если чего.

– Обязательно, – заверил Крот, улыбаясь. Настроение у него сразу поднялось.