…Вода в ковшике была чистая, ледяная, по краям смерзлась стеклянными льдинками. Пани Ядвига ругала Виту: «Что за беспечная девчонка, опять ковш на улице оставила! А если б мороз ночью ударил? Лед бы разорвал посуду!» Юозас сказал, отводя грозу от Витауте: «За-завтра я бо-бо-бочку до-омой зане-есу», и выпил воду из ковша…

Наверное, уже не занести ему бочку.

И вдруг он понял, что за казнь придумал ему каверзный Тугарин. Рыба соленая, собаки пьют много, а в замкнутом кругу нет столбов, кроме Змеева… Тотчас же глумливым подтверждением запоздалой догадки в лицо полетели теплые брызги. Вокруг шапки растеклась зловонная лужица.

Когда на столб выльется вся ванна, в большой луже останется островок лица Юозаса. Моча смерзнется, голова выстынет, и он испустит дух. А пока Юозас боролся с позывами рвоты. Если его стошнит, собаки обязательно заинтересуются. Рот наполнился кислым киселем слюны. Он не мог харкнуть, боялся, что следом начнет блевать, и, задыхаясь, давясь застрявшим в гортани скользким комом, невероятным усилием воли проглотил его.

Взмокшее от усердия тело била мелкая дрожь, пить хотелось по-прежнему, но безумный приступ жажды прошел, и сознание не угасло. Зловещая притягательная сила понуждала смотреть на псов. Покончив с рыбой, они сидели с высунутыми языками, тяжко дыша, или лениво бродили вдоль сетки, время от времени погружая морды в изрядно опорожненную ванну.

Восток порозовел, стало совсем светло. Чудилось, что Змеев столб накренил тупое навершие, с любопытством наблюдая за происходящим у комля.

Юозас дожил до рассвета. А толку? Чуда не случится. Скоро он захлебнется собственной рвотой или собачьей мочой. Впрочем, нацеленные в столб струи попадали не в нос, только брызгали, заливая сбоку скулы и уши. Животные все же не решались опорожняться прямо в лицо человеку. Он не был мертвым. Он был – живой и не заметил, что вместо мрачного ожидания смерти в нем зажглось и разгорелось страстное желание жить. Неописуемый ужас красно-веснушчатой клыкастой пасти не захлопнулся, но впервые поблек и отдалился. Нечеткие мысли мелькали в мозгу, призывая к какому-то движению, хотя что мог поделать он, связанный, с воспаленным от боли, жажды и отчаяния телом, со свободными, довольными жизнью псами, вольными просто разорвать его в забаве?

Глотку Юозаса царапали и кололи странные спазмы, приводя в действие вялые мускулы горла. Тик забился в углу рта, и он испугался, как бы судорога не свела лицо. Пришлось открыть рот, и то, что яростно кипело и протестовало внутри, выплеснулось наконец наружу. Юозас заговорил.

– Утро пришло, а вы еще не съели меня, – сказал он надтреснуто, но разборчиво и умолк, потрясенный. Он действительно говорил сейчас без заикания, или сошел с ума и услышал голос горячки и бреда?

Нет, рассудок его не покинул. Мысли как будто даже собрались и просветлели. Юозас вдруг вспомнил: отгоняя от себя собаку, вылизавшую кровь из его носа, он ни разу не заикнулся. Так что же теперь немотствует?!

– Я не псих, не трус и не вор, – произнес он четко. – Я – не заика!