Тем же вечером он, выйдя на балюстраду Уайтхолла, произнес речь перед гигантской толпой лондонцев; собравшиеся пели «Страну надежды и славы» и «Ведь он — отличный парень». Однако, вернувшись в свой кабинет, Черчилль говорил только о том, какой ужас внушают ему варварские действия Советов на Востоке. Пока мир праздновал победу, он несколько дней мрачно размышлял о судьбе Польши.
Затем Черчилль пригласил на Даунинг-стрит советского посла Федора Гусева и за ланчем устроил ему выволочку. В своем донесении посол описал, как премьер перешел на крик, перечисляя претензии к Москве: он говорил о Польше, о том, что коммунистические формирования в Югославии пытаются захватить Триест, о том, что британских представителей не пускают в Прагу, Вену и Берлин.
Трумэн согласился с Черчиллем: необходимы срочные переговоры. Но что если диалог со Сталиным ничего не даст? Могут ли западные союзники что-то предпринять? Британский премьер полагал, что да. Они могут начать новую войну. Через считаные дни после капитуляции Германии он ошеломил членов Комитета начальников штабов, осведомившись, в состоянии ли англо-американские войска перейти в наступление и оттеснить русских. Он поручил специалистам по планированию военных операций подумать над способами, позволяющими «навязать России волю Соединенных Штатов и Британской империи», чтобы обеспечить «справедливое решение польского вопроса».
Им было предложено исходить из того, что британское и американское общественное мнение полностью поддержит такие действия и что союзники смогут «рассчитывать на использование людских ресурсов и сохранившихся промышленных мощностей Германии». Другими словами, предполагалось мобилизовать побежденную Германию для войны на стороне Запада. Была озвучена даже ориентировочная дата будущего наступления — 1 июля 1945 г.
Сотрудников Форин Офис — хотя и не его главу Энтони Идена — воинственность Черчилля привела в ужас. Такое же впечатление она произвела и на председателя Комитета начальников штабов сэра Алана Брука (Alan Brooke), отметившего в своем дневнике: «Такое ощущение, что Уинстон жаждет новой войны!»
(И действительно, на Потсдамской конференции, получив конфиденциальную информацию об успешном испытании атомной бомбы в США, премьер-министр еще больше преисполнился решимости «приструнить» Сталина. Обращаясь к сэру Алану, он прорычал, упрямо выставив подбородок: «Можно будет сказать им: если вы настаиваете на том-то и том-то, мы в ответ в состоянии стереть с географической карты Москву, затем Сталинград, затем Киев и так далее».)
Тем не менее британское верховное командование послушно выполнило указание Черчилля и проанализировало различные сценарии боевых действий против русских. Хотя за годы его руководства воюющей страной штабисты привыкли к экстравагантным идеям премьера, на сей раз им пришлось мобилизовать всю силу воображения.
Само собой разумеется, учитывая крайне «чувствительный» характер полученного ими задания, план операции, получившей название «Немыслимое», разрабатывался в строжайшей тайне. Но, опять же само собой разумеется, Сталин сразу же узнал, что происходит в Лондоне. Один из его многочисленных шпионов в Уайтхолле вскоре сообщил в Москву: ходят слухи, что фельдмаршал Бернард Монтгомери (Bernard Montgomery), командующий британскими войсками в Германии, получил приказ складировать захваченное немецкое оружие для возможного использования по назначению.