Близость к высшему руководству СССР не принесла ему никаких преимуществ. Звание генерала он получил уже после смерти Сталина, а Н. С. Хрущев вообще относился к нему весьма холодно.

А. Ф. Сергеев принадлежал к поколению „советских десятиклассников, выигравших войну“ (А. Зиновьев). В своем дачном поселке Жуковка на Рублевском шоссе, где он проживал в скромном отцовском домике довоенной постройки, генерал создал мемориал, посадив несколько десятков дубов, по числу не вернувшихся с войны своих друзей и соседей. В последние годы он вел изнурительную борьбу с внуками поколения победителей, которые старались снести мемориал, застроить эту территорию. Последними его словами, сказанными уже в забытьи, были: „Разрежьте гимнастерку, потом не снимете“. Ему казалось, что он по-прежнему на войне и что нельзя допустить, чтобы гимнастерка присохла к ране.

Артем Федорович Сергеев свою земную службу закончил. Он отпет по православному обряду и похоронен с воинскими почестями на Кунцевском кладбище столицы».

Теперь снова вернемся к «ленинградским».

Сам Михаил Алексеевич Таиров прожил долгую жизнь, умер в 97 лет в 2003 году. После реабилитации и возвращения в Ленинград из Владимирской тюрьмы снова стал заместителем председателя Ленинградского облисполкома по сельскому хозяйству, был избран депутатом Верховного Совета РСФСР, был делегатом XX съезда партии, на котором Хрущев сделал доклад о культе личности Сталина. Как подчеркивалось в некрологе: «Михаил Алексеевич инициировал создание системы пригородных овощеводческих хозяйств, под его началом была освоена заболоченная Приневская низменность».

История в судьбе Михаила Таирова завершила полный круг «Ленинградского дела».

Мы же зададимся простым вопросом: когда смертный человек сталкивается с государством, много ли у него шансов? Не будем сейчас говорить о приоритетах и исторической целесообразности, на страницах этой книги о них сказано достаточно.

Если спросить у автора: на чьей он стороне, на стороне ленинградцев или на стороне их противников, то он замолчит в долгой задумчивости.

Российское государство всегда было великой ценностью и великой тяготой для русских. Спорить с этим нет необходимости.

Но страдания одного человека? Как с этим быть?

Вот свидетельство Льва Вознесенского о его реакции после встречи с сотрудником Комитета партийного контроля, который вел дело о реабилитации его отца: «Выйдя от Кузнецова после его шестичасового рассказа о том, как держались в тюрьме и как погибли отец и другие родственники, я поймал себя на мысли: самое лучшее сейчас — свести счеты с жизнью. Больше всего мне в тот момент хотелось… иметь машину, чтобы разогнать ее километров на сто и врезаться в первый попавшийся столб. Месяц я практически не мог спать вообще — лежал с открытыми глазами до рассвета, лишь время от времени впадая в какое-то полузабытье. И десять лет понадобилось на то, чтобы похоронить отца в своей душе. Десять лет каждую ночь, вопреки фактам, документам, разуму, логике ждал я его возвращения и без тени преувеличения готов был расстаться с жизнью, если бы даже такой ценой мог обнять его живого и сказать: „Я люблю тебя“. И до сих пор мне, старому человеку, больно при мысли о том, что, умирая, он не услышал этих моих слов…» (Вознесенский Л. А. Истины ради. С. 77.)