— Порой кажется, что одна дырка в голове у меня уже есть. — Обращаясь ко мне, Уоттс сказал: — Эта погоня за деньгами и удобствами совсем меня измотала. Берегите, милый мой, зубы, содержите рот в чистоте, и ваши слова станут звучать еще слаще. Верите мне?
Чарли заткнул его, врезав по уху.
Глава 7
Мы ехали весь день и весь вечер, пока у меня не закружилась голова. Не желая на ходу свалиться с лошади, я предложил Чарли остановиться и разбить стоянку. Братец согласился, но с условием, что для сна мы подыщем укрытие — собирался дождь.
Чарли уловил в воздухе запах дыма, и вскоре мы наткнулись на однокомнатную хижину: из трубы вился белесый дымок, в единственном окошке плясало слабое пламя. На стук в дверь вышла старуха, завернутая в лоскутное одеяло и рванье. С подбородка у нее свисали длинные седые волосы, а во рту чернели кривые зубищи. Чарли, комкая в руках шляпу, голосом театрального трагика поведал о наших злоключениях. Старуха взглянула устрично-серыми глазами на меня, и в тот же миг я весь похолодел. Не говоря ни слова, женщина вернулась в хижину. Скрипнули по полу ножки стула.
— Что скажешь? — спросил у меня Чарли.
— Поехали отсюда.
— Она же оставила для нас дверь открытой.
— Не нравится мне эта старушенция.
Чарли поддел сапогом кусочек снега.
— Она хранит огонь в очаге. Чего тебе еще надо? Мы же не жить к ней приехали.
— И все равно, поехали отсюда.
В этот момент женщина прокричала:
— Дверь!
— С меня хватит пару часиков посидеть у огня, — сказал Чарли.
— Больной я, а не ты! Едем дальше.
— Нет, остаемся.
По дальней стене хижины поползла тень старухи. Показавшись в дверном проеме, женщина вновь прокричала:
— Дверь! Дверь! Дверь!
— Видал? — произнес Чарли. — Нас приглашают.
Да, приглашают на ужин, где главным блюдом станем мы. Впрочем, я настолько ослаб, что когда Чарли за руку потащил меня в хижину, я не сопротивлялся.
Внутри имелись стул, стол и грязный тюфяк. Мы уселись напротив каменной печи прямо на покореженные доски пола. Жар от огня приятно грел лицо и руки, и на какое-то время я даже порадовался смене обстановки. Старуха же сидела за столом, завернутая в тряпье, под которым не было видно лицо. Перед ней на столе лежала горка тускло-красных и черных не то бисерин, не то камушков. Старуха ловко выхватывала из кучи по одной штучке и нанизывала ее на тонкую проволоку для бус или еще какого-то изысканного предмета украшений. Рядом стояла лампа, под колпаком трепетал слабый желто-оранжевый огонек. С его кончика срывался хвостик черного дыма.
— Мы вам очень обязаны, мэм, — произнес Чарли. — Мой брат болен и не может спать под открытым небом.
Старуха не ответила, и Чарли вслух подумал:
— Не глуха ли она?
— Нет, я не глуха, — ответила старуха и зубами перекусила проволоку.
— Я лишь высказал предположение, — поспешил оправдаться Чарли. — И вовсе не хотел никого оскорбить. Напротив, слух у вас отменный, острый! И, позвольте заметить, у вас чудесный дом.
Отложив недоделанное украшение, женщина обернулась к нам, но и на сей раз я не сумел разглядеть ее лица из-за пляшущих теней от тряпок.