А вот водитель был жив — именно он и кричал. Приоткрыв дверь, он лупил в сторону склона из пистолета-пулемета с барабанным, емким магазином, хрипло крича и матерясь во весь голос. Он не знал, жив ли кто в кузове, возможно, он остался в живых один, защищенный броней — но он дрался до конца, намереваясь продать свою жизнь подороже. И ему, хорунжему войска Донского не дело отлеживаться…

Хорунжий, подползя на коленях к установке, толкнул мертвого казака, удивляясь, какой он тяжелый — но он не поддался.

— Твою мать!!!

Он крикнул больше для того, чтобы убедиться, что у него есть голос и он может кричать. Еще толчок, хорунжий налег всем телом — и спихнул-таки неподатливое тело с сидения. Бабицкий неподвижно скорчился у левого борта, было непонятно — жив он или нет. Так, стоя на коленях, хорунжий развернул установку — по щиту сразу ударило несколько раз, быстро и сильно, как молотком. Но весь огонь велся слева, со стороны склона — и щит защитил его…

А потом он нажал на спуск — и счетверенный пулемет заговорил, разрезая свинцом пространство…

— Shit!

Капитан уже считал эту машину, идущую второй в конвое мертвой или почти мертвой — один казак все же стрелял, снайпер никак не мог нащупать его — когда стоявшая в кузове счетверенка вдруг развернулась и…

Он испугался. Впервые в жизни капитан испугался. Он никогда и ничего не боялся с тех пор, как себя помнил — ни когда он верховодил компанией хулиганов в нищем районе доков — они ходили в порт каждый день на охоту. Ни когда перед ним поставили выбор — либо военное училище, либо тюрьма. Ни когда он схватился с двумя ублюдками с четвертого курса — их было двое, и каждый из них был едва ли не вполовину тяжелее его, мелкого и тощего беспризорника с лондонских улиц. Но у него был осколок стекла, он всегда, в любом месте первое что делал — это доставал какое-нибудь оружие, любое, просто для того чтобы выжить или по крайней мере подороже продать свою жизнь. А против него в этот раз были не такие же, как он уличные, против него были аристократы голубых кровей — и он в эту ночь убедился, что их кровь такая же красная, как и кровь других людей. Он не побоялся и набора в SBS — туда набирали как раз таких как он, кто не ценил свою жизнь ни на соверен, а чужую жизнь ценил еще меньше…

А вот сейчас он по-настоящему испугался. Милтон почему то медлил с залпом, колонна продолжала отстреливаться. Им так и не удалось нормально подорвать первый заряд — надо было подорвать головную машину охранения, а они подорвали проклятый грузовик, чадящий сейчас на всю дорогу. И эта проклятая счетверенка это зенитный пулемет, который так и не подавили…

Струя свинца прошла правее, его осыпало каменной крошкой, выбитой пулями из склона горы — а он лежал, боясь даже пошевелиться, и перечислял все проклятья, какие только помнил и какие выдумал только что. Все шло намного более хреново, чем они предполагали — и возможно, настало время делать ноги.

И тут сработало. Несколько шаровых молний рванулись со склона горы, разрезая пелену дыма — и почти одновременно врезались в борта еще плюющихся огнем машин казаков. Та, на которую смотрел он, не загорелась — русские делают машина на дизелях, проклятые дизели им передают немцы, их так просто не подожжешь — но оба пулемета, в том числе и эта проклятая, так напугавшая его счетверенка, едва не отправившая его в края доброй охоты, моментально заглохла…