– Я знаю, что ты сказал правду, ведаю, что не безумный, хотя любой другой тебя за такового примет. Вот только более никому не вздумай о том говорить, даже под пытками, ибо после сказанных слов еще горшие муки примешь. Даже на исповеди батюшке, которому доверие испытывать будешь – никогда не признавайся! Никогда! Иначе… Лютую смерть в костре примешь!

– Я понимаю…

– Не было тебя там, в тех будущих сатанинских временах! Не было – а лишь сон кошмарный, да дьявольское наваждение! Так и запомни намертво, княже! Один токмо сон!

Атаман замолчал, Сирко даже прикусил губу, мучительно размышляя, а Юрий боялся произнести даже слово, чтобы не помешать. Так медленно текли минуты, пока Сирко не промолвил:

– Татарок изрубил в юрте, потому что они тебя к отступничеству от веры склоняли?

От неожиданности Галицкий остолбенел – он не думал, что от кого-то может услышать такой вопрос, ведь свидетелей не осталось. Иван Сирко лишь усмехнулся, глядя на побледневшее лицо парня.

– Слаб человек духом, потому что тело жизни требует. Только я тебе не в укор говорю, если ты Перекоп вспомнил. Какое у тебя отступничество может быть, если веру ты сердцем не принял, и ни молитв с Символом Веры не знал?! От Смальца заучил, на память принял, а вот душою не взял. Так какой ты предатель, если клятву не давал?!

Кошевой пристально посмотрел на Юрия – тот под его давящим взглядом почувствовал себя крайне неуютно. Задрожавшими пальцами Галицкий начал набивать табаком свою трубку.

– Кури, бесы дым тютюна не любят, а казаку он только во благо. И потом… Одно только мне ясно – раз Господь Бог послал такого как ты в наш мир, то видимо, неладные времена в нем наступить хотят. А может и исправить в нем что-то нужно, причем кровь тогда придется пролить, на первый взгляд, может быть и невинную.

Юрий постарался закурить трубку, а слова атамана, словно гвозди, впивались в его разум.

– А потому я тебе это говорю, что понял ты, что такое добро и зло, и смерть нести, если потребно будет, не побоишься. То испытание тебе было послано, и другие еще будут, гораздо тяжелее и страшнее, – так что укрепись душой, веруй в Бога, жди их и готовься…

Иван Сирко замолчал, но от его спокойных и размеренных слов Галицкого бросило в холодный пот, ледяные капли по всему телу выступили, со лба даже потекли.

«За что мне все эти несчастья – Господь не мог выбрать другого, и меня в качестве непонятно кого сюда засунул?! А ведь еще хлебну дерьма полной ложной – атаман меня предупреждает, а не пугает понарошку. Выходит, что татарский плен был пустяшной забавой?!»

От горестной мысли Юрий поперхнулся табачным дымом, но откашлялся, а новая затяжка даже немного успокоила его капитально растрепанные за четыре прожитых месяца нервы.

– Может быть, тебе будет казаться, что все ополчились против тебя, даже меня начнешь обвинять в своих бедах, но это будет не так. Укрепись духом, и пройди через положенные испытания – и тогда, быть может, тебе и откроется предначертание.

Атаман пыхнул люлькой, затянулся через длинный мундштук, и продолжил думать вслух: