И двадцать молодцов, исполняя свято приказ своего господина, под лад песни бросали гостя вверх, как мячик, и принимали его бережно на руки, будто на пуховики. Между тем Артемий Петрович шепнул под шумок одному из своих слуг, чтобы стерегли вход в кабинет, отослали домой сани приехавших гостей и запрягли три удалых тройки с собственной его конюшни; потом, возвратясь к мнимому Перокину, продолжал начатый с ним разговор.

— Вот видишь, любезный друг, — сказал он, — я только что пред вами получил прошение на имя государыни за подписью какого-то Горденки и еще нескольких важных лиц. В нем описываются злодеяния Бирона. Но — слышишь? просят вина! Не взыщи. Завтра в восемь часов утра приезжай ко мне с нашими задушевными — я вам расскажу все подробно.

— Зачем откладывать?.. завтра… что-нибудь помешает…

— Нас могут услышать.

— Войдем в кабинет…

— Не могу, право слово!.. Эй! маршалок! бокал сюда! — закричал грозно Волынской, пристав к шумящим гостям, и запел:

Да какая же чара! — прибавил он, наливая бокал, — не только с хмельком, да и с зельицем…

запели два-три голоса с коварною усмешкой.

— А я так думаю — всем гостям моим, — возразил с такою же усмешкой хозяин.

И чара обошла всех гостей, кроме волшебника, успевшего скрыться.

— Эй! скорей еще вина!

Чертенок, воспользовавшись обращением Волынского к своему дворецкому, погрозил вслед ему пальцем и промолвил:

— Поболе таких вин, как твои, господин хозяин, и ты не увернешься от наших когтей.

На эту шуточную угрозу, Волынским услышанную, он отвечал:

— У нас, по милости хозяина, во всякое время найдется довольно вин, чтобы виноватым быть. Беда, беда сбитенщику! За ним, я вижу, опять недоимка. Зуда, не отходи от него, пока не очистит, а то в доимочный приказ, и на мороз босыми ногами.

— Что скажете вы на все это, господин рыцарь? — спросил чертенок молчаливого крестоносца.

Рыцарь молча ударил по эфесу меча своего.

— Ошиблись, господин! вы вместо секиры привесили благородный меч, — сказал Волынской, горячась.

— Не миновать тебе и ее! — был ответ рыцаря, как будто вышедший из могилы.

Хозяин вспыхнул, но старался скрыть свое негодование.

— Что-то помалчивает наша Семирамида? — лукаво спросил инка.

— Она горюет, — продолжал Волынской, — что ошиблась в выборе своего рыцаря. Но добрая Семирамида узнает когда-нибудь свою ошибку — к черту угрюмого конюшего[123] (при этих словах рыцарь нахохлился), и блаженство польется в ее стране, как льется теперь у нас вино. Друзья, за здравие Семирамиды!

— За здравие Семирамиды! — воскликнули гости, и стопы зазвучали.

— Виват! — возгласил турок.

— Ура! родное ура! — закричал хозяин.

— Виватом у нас в Петербурге встречает войско свою государыню.

— Войску велят немцы-командиры, а нам кто указывает! Ура! многие лета царице! веки бесконечные ее памяти!

— Слышишь? — сказал чертенок шепотом, толкнув монаха, — память ей вечная!

— Да, да, я слышал, — отвечал капуцин, — слышал, верно, и благородный рыцарь. Мы все свидетели; от этого он не отопрется.