Дзержинский вздохнул. Вряд ли он решит, что Менжинский — один из руководителей ВЧК, является «человеком» Бухарина. Бухарин хоть и входит в высшие эшелоны власти, но в силовых структурах авторитета не имеет. Другое дело, что Менжинский слегка «распустил язык». Возможно, Вячеслав Рудольфович немного обиделся, что разговорить резидента удалось не ему, а какому-то там выскочке из Архангельска. К тому же он присутствовал на памятном заседании коллегии, на котором Бухарин упрекал меня в чрезмерной жестокости. Да, кстати…

— Феликс Эдмундович, все забываю спросить, — поинтересовался я. — Вам не показалось странным, что документы, отправленные мною в наркомат иностранных дел — те, что касались Свободной Помории, — напомнил я, — стали известны в Европе?

— Здесь, Владимир Иванович, очень скользкий вопрос, — покачал головой Дзержинский. — Увы, пока ничего не можем поделать.

Если уж Дзержинский говорит, что ничего не может поделать, значит плохо. Опять-таки, из «послезнания» мне известно, что Феликс Эдмундович не очень-то ладил с Чичериным, считая, что наркомат иностранных дел наполовину состоит из шпионов, но НКИД находился под особым покровительством самого Ленина, не позволявшего вмешиваться в его дела.

Я не совсем согласен с Дзержинским. НКИД состоял из шпионов всего-то на треть. Нет, лишь на четверть. Но, с другой стороны, если шпион шпионит себе, а сам выполняет важное дело полезное для Советской республики, нехай работает. Покамест дипломатами разбрасываться нельзя.

— Артур Христианович, если у вас ко мне нет вопросов, то можете идти, — сказал Дзержинский.

Артузов встал. Не очень-то умело вытянулся по стойке смирно и сказал:

— Вопросов нет. Единственное, мне хотелось бы отметить огромную роль товарища Аксенова в ликвидации польской агентуры. Более того — с его подачи и началась работа по уничтожению шпионского гнезда. Считаю, что мы должны представить во ВЦИК ходатайство о награждении товарища Аксенова орденом Красного знамени.

Дзержинский довольно-таки неопределенно кивнул, а меня опять «дернуло» за язык:

— Лучше бы наградить Аксенова знаком «Почетный чекист».

— Почетный чекист? — удивленно переспросил Дзержинский. — О чем это вы?

— Идея пришла в голову, — заявил я. — Почему бы Всероссийской чрезвычайной комиссии не учредить ведомственный знак? Скажем, приурочить его к годовщине создания ВЧК и награждать им наиболее отличившихся сотрудников. Изобразить на нем щит и меч.

— Почему щит и меч? — слегка растерянно поинтересовался Артузов.

— Меч — карающий символ революции, а щит, соответственно, защита, — сообщил я, делая вид, что мне только что все это пришло в голову. — У нас многие сотрудники заслуживают награды, но орденом Красного знамени награждены единицы. Конечно, именные часы, оружие — это здорово, но, когда награда прямо на груди — это вообще круто!

— Круто? — нахмурился Дзержинский.

Я слегка замешкался, придумывая синоним слову «круто», еще неизвестному в двадцатом году, но кроме слова «жесть» в голову ничего не лезло. А сказать «жесть» самому Дзержинскому я как-то не рискнул. Сказал просто: