– Если честно, я мало что поняла из объяснений его врача, – призналась Катя.

– А, они все такие, их не поймешь, это точно. – Регина Москалева тряхнула волосами. – Но как я обозналась-то… А вы Олегу подходите. Раньше такой парень был – загляденье, а сейчас что-то не того…

– Его ранили во время бандитского нападения, – сказала Катя.

– Да, муж мне говорил. И что-то залежался он тут. Витя похлопочет, может, перевести его нужно будет, показать другим специалистам. Данила, мы пока с тетей поговорим, а тебе вот задание, – она протянула сыну сумку, – все достанешь и разложишь в холодильнике – вон он в коридоре стоит возле ординаторской. Чтобы сестры и нянечки потом могли легко найти и покормить Олега Ивановича.

– Мам, я лучше пойду на улицу к машине.

– Данила, это что еще за фокусы? Мы приехали к больному товарищу отца. Неужели вести себя нельзя соответствующим образом? Вот здесь ветчина и сыр, только надо спросить, можно ли ему. А тут вот в коробке ягоды. Пойди и тщательно все вымой – каждую ягодку под струей воды. Потом положишь вот сюда, я тарелки взяла одноразовые, и снесешь в палату Олегу Ивановичу. Ты все понял?

Данила взял сумку и нога за ногу поплелся к холодильнику. Там он долго возился, а потом зашел в туалет для медперсонала с коробкой спелой черешни. Зашумела вода над раковиной.

Весь этот разговор в коридоре занял не более пяти минут. И ровно столько же длилась беседа – там, в палате № 36, между старыми боевыми друзьями за закрытой дверью без свидетелей. Катя их разговора, естественно, не слышала. А если бы и слышала, то, наверное, решила бы, как подумал и генерал Москалев, что несчастный Олег Приходько повредился в уме.

ОРАНЖЕВЫЙ СВЕТ…

КАК КОЖИЦА АПЕЛЬСИНА…

БЛЮДО С АПЕЛЬСИНАМИ УБРАЛИ… ОНА УБРАЛА… СУКА…

– Олег, ну что, право, старик, что ты там еще выдумал. – Москалев похлопал приятеля по руке. – Все наладится, слышишь? Ты поправишься.

– Кончено со мной.

– Да ты что, Олег!

– Помнишь… Троянца? – Приходько, голос которого до этого был вполне обычным, вроде бы даже прежним, теперь говорил с большим усилием, задыхаясь, как будто что-то преодолевая.

– Да кто ж из наших Троянца не помнит? Как мы в Косове-то… молодые были, дураки… А ведь есть что вспомнить, Олег, есть что нам вспомнить с тобой, Троянец…

– Я – Троянец.

– Ну да, ты Троянец, тогда это был твой псевдоним.

– Я – Троянец сейчас, – прошептал Приходько. Внезапно лицо его исказила судорога.

Встревоженный Москалев наклонился к нему:

– Ты что? Что с тобой? Может, врача крикнуть?

Внезапно Приходько рванулся с подушек и схватил Москалева за спортивную куртку, за грудки. Хватка была какой-то судорожной. А глаза… в них метался ужас. В его глаза было трудно смотреть, но и отвернуться нельзя, потому что он притягивал Москалева к себе, все ближе, ближе к самому лицу, к губам, словно страшась, что тот не услышит, не поймет.

– Дай… мне… пистолет.

– Да ты что, Олег?!

– Привези мне пистолет. Ради нашей дружбы… ради бога…

– Олег, да разве можно так себя настраивать, так распускаться, да ты что? Ты же мужик! Ты офицер. Разве можно о таком думать?! Жизнь… ведь это… – Москалев побагровел. – И думать о таком не смей! Вон ребята в Чечне… в госпиталях – без рук, без ног, и то… А ты? Ты поправишься, я тут всех на ноги подниму, если надо, к министру пойду на прием, отправим тебя в ЦКБ, за границу… Поднимем!