— Потому что суд не счел нужным изменить меру пресечения, — напустил туману Рыбин.

— Но разве был суд?

— Будет… Мой вам совет, не забивайте себе голову. Отправляйтесь в камеру и постарайтесь расслабиться. Сидеть вам недолго, максимум два месяца, пока не закончится судебный процесс. Так что набирайтесь терпения…

Ее доставили в изолятор временного содержания, закрыли в камере, которую за два дня обитания в ней она привела в более-менее сносный вид. И цветочки на столике появились, спасибо маме, и чистое белье — это заслуга отца, который дал ей немного денег, чтобы подмаслить надсмотрщиков. Под нарами стояла сумка с вещами и сладостями, которые хоть как-то разбавляли горечь ее существования.

После отбоя она легла спать, простыней закрывшись от круглосуточно горящей лампочки. Так называемое дежурное освещение раздражало Евгению и вместе с тем служило ей иллюзорной, но все же защитой от похабников с погонами на плечах. Наступала третья ночь в заключении, и девушка хотела надеяться, что и она пройдет так же спокойно, как и предыдущая.

Она уже засыпала, когда лампочка погасла. Возможно, она просто перегорела, но девушка о том даже не подумала. Евгения вскочила с нар как ошпаренная, схватила со стола ложку, как будто это был нож, которым она могла защититься от насильников.

Дверь открылась, в камеру зашел мужчина.

— Не подходи! Убью!

— Жень! Это я! — услышала она знакомый голос.

— Никита?! — радостно воскликнула она.

— Я… Можно к тебе?

— Ну конечно!

И в тот же миг за ним захлопнулась дверь, и почти сразу же зажглась лампочка. Она увидела Никиту. В белой футболке, в джинсах, спортивный, подтянутый. Может, и не самый красивый, но, казалось, не было на свете желаннее мужчины, чем он. Или нет, вообще не было на свете желанных мужчин, кроме него…

— Как ты здесь оказался?

— Хочешь, скажу тебе, что я, как великий Гуддини, могу свободно перемещаться из камеры в камеру?

— Можешь сказать все что угодно, я всему поверю, — улыбнулась она.

— А в то, что я здесь рядом сижу, тоже поверишь?

— Я как-то не подумала, — нахмурив брови, с чувством вины сказала Евгения.

Она же знала, что Никита арестован, как и она. И сидеть он мог в одном с ней изоляторе. Но у нее даже мысли не возникло, что Никита где-то рядом. И все потому, что не до него было, о себе, любимой, только и думала.

— А я подумал… Мне Катька сказала, что тебя тоже взяли. А тут еще сказали, что к нам в изолятор самую красивую девушку на свете посадили. Ну, и я подумал, что если самая красивая, то это ты… Договорился с надзирателем, сказал, что мы с тобой жених и невеста, ну, и на лапу дал, само собой — без этого ему на все наплевать, даже на то, что мы муж и жена…

— Мы не муж и жена, — растроганно и мило улыбнулась она. — И даже не жених с невестой…

— Да, но выгонять же ты меня не станешь, — с озорным нахальством сказал он.

— Не стану…

Евгения взяла его за руку, вместе с ним села на краешек застеленного топчана.

— Катька говорила, что ты из-за меня в морду Адаму дал, это правда? — с замиранием, будто в ожидании чуда, спросила она.

— Правда. Из-за тебя и прямо в морду лица…