Четвертое, и последнее, послание было от моего сводного брата Томаса — третьего из детей Малкольма от первой жены, Вивьен. После истеричных криков Джойси оно показалось мне очень спокойным.
Томас, почти сорокалетний рано облысевший мужчина с бледной кожей и рыжеватыми усиками, был женат на женщине, которая язвительно принижала его достоинство всякий раз, как открывала рот. «Конечно же, Томас совершенно беспомощен, когда дело касается…» (практически всего), и «если бы только бедный Томас мог рассчитывать на большее жалованье…», и «Милый Томас законченный неудачник, не правда ли, дорогой?». Томасу до смерти все это надоело, он выслушивал слова жены чуть ли не с содроганием. Но за годы жизни с Беренайс он, по-моему, становился постепенно все менее деятельным и решительным, как будто сам поверил в то, что она говорит, и старался соответствовать ее мнению о себе.
«Ян, это Томас, — его голос звучал уныло. — Я пытался застать тебя со вчерашнего дня, но, кажется, ты куда-то уехал. Когда прочтешь мое письмо, позвони мне, пожалуйста».
Я уже вынул письмо из почтового ящика, но пока не распечатывал. Теперь я раскрыл конверт и понял, что у Томаса тоже неприятности. В письме было:
«Дорогой Ян!
Беренайс серьезно обеспокоена нездоровым эгоизмом Малкольма. Она… ну, если честно, она снова и снова докучает мне разговорами о том, какие суммы Малкольм расходует в последнее время. И единственное, что может надолго ее утихомирить, — это мысль о том, что я, возможно, унаследую часть состояния Малкольма. Если же он не перестанет так безрассудно проматывать деньги, то… то моя жизнь станет просто невыносимой! Я никогда бы тебе этого не сказал, если бы ты не был моим братом, самым лучшим из всех, — я не собирался тебе этого говорить, но иногда я думаю, что ты среди нас единственный здравомыслящий человек, несмотря на эти твои опасные скачки. И ты единственный можешь как-то заставить Малкольма образумиться, потому что ты — единственный, кого он вообще станет слушать. Пусть даже вы не разговаривали несколько лет, что совершенно невероятно, если вспомнить, как вы всегда относились друг к другу. Я уверен, это все из-за проклятой сутяги Мойры. Пусть даже Беренайс считает, что — кто бы или что бы ни встало между тобой и Малкольмом — ваша ссора будет мне только на руку, потому что Малкольм может тогда вообще вычеркнуть тебя из своего завещания. То есть я не хочу сказать, что тоже так считаю, старина, но так думает Беренайс. И, сказать честно, когда Мойра собиралась отхватить половину состояния на бракоразводном процессе, я думал, что Беренайс хватит удар, так она бесилась. Так что, Ян, я не сойду с ума, только если тебе удастся убедить Малкольма, что всем нам ОЧЕНЬ НУЖНЫ эти деньги. Страшно представить, что может случиться, если он не перестанет так сорить деньгами. Я ОЧЕНЬ ПРОШУ тебя, старик, останови его.
Твой брат Томас».
Общая сумбурность письма и отчаянная мольба, звучавшая в последних нескольких фразах с жирно подчеркнутыми словами давали ясное представление о неудержимом потоке брани и едких замечаний разъяренной Беренайс, и я ощутил прилив теплых, как никогда, братских чувств к Томасу. По правде говоря, я считал, что Том давно должен был заставить Беренайс проглотить эту ее желчь, а не выплескивать на него, подтачивая его уверенность в себе. Только теперь я, наверное, немного понял, как он может уживаться с этой женщиной — скармливая ей басни о возможном солидном наследстве.