– Что будет, если на них нападут вьетминцы? – спросил Пайл.

– Они выстрелят разок и удерут. Вы читаете об этом каждое утро в «Экстрем ориан». «Прошлой ночью один из постов к юго-западу от Сайгона был временно захвачен вьетминцами».

– Неважная перспектива.

– Между нами и Сайгоном сорок таких вышек. Всегда можно рассчитывать, что попадет не тебе, а соседу.

– Нам очень пригодились бы мои бутерброды, – произнес Пайл. – А все-таки одному из этих парней следовало бы стоять на карауле.

– Он боится, что его подкараулит пуля. – Теперь, когда мы тоже устроились на полу, вьетнамцы перестали так нервничать. Им можно было посочувствовать: не легко двум плохо обученным солдатам сидеть ночь за ночью, гадая о том, когда с поля к вышке подкрадутся вьетминцы. Я спросил Пайла:

– Вы думаете, они знают, что сражаются за Демократию? Жаль, здесь нет Йорка Гардинга: он бы им объяснил.

– Вечно вы издеваетесь над Йорком, – сказал Пайл.

– Я издеваюсь над всеми, кто тратит золотое время, расписывая то, чего нет, – абстрактные фетиши.

– Для него они не абстракция. А разве вы ни во что не верите? В бога, например.

– У меня нет оснований верить в бога. А у вас?

– Есть. Я принадлежу к унитарной церкви.

– Скольким сотням миллионов богов поклоняются люди? Ведь даже набожный католик верит в совершенно разных богов, когда он напуган, когда счастлив или когда голоден.

– Может, если бог есть, он так велик, что каждый видит его по-своему.

– Как большого Будду в Бангкоке, – сказал я. – Его не увидишь всего целиком. Но он хотя бы никуда не лезет.

– Вы просто хотите казаться бесчувственным. Верите же вы во что-нибудь? Никто не может жить без веры.

– Конечно, я ведь не берклианец33. Я верю, что опираюсь об стену. Верю, что там лежит автомат.

– Я говорю не об этом.

– Я даже верю в то, что пишу, а это куда больше того, что может сказать большинство ваших корреспондентов.

– Хотите сигарету?

– Я не курю ничего… кроме опиума. Угостите часовых. Нам лучше с ними ладить. – Пайл встал, дал им закурить и вернулся. Я сказал: – Хотел бы я, чтобы эти сигареты имели символическое значение, как хлеб-соль.

– Вы им не доверяете?

– Ни один французский офицер не рискнул бы провести ночь в такой вышке наедине с двумя перепуганными насмерть часовыми. Были случаи, когда целые взводы выдавали своих офицеров. Иногда вьетминцам больше помогает рупор, чем противотанковое ружье. Я не виню этих солдат. Они ведь тоже ни во что не верят. Вы и ваши единомышленники пытаетесь вести войну руками людей, которых она вовсе не увлекает.

– Они не хотят коммунизма.

– Они хотят досыта риса, – возразил я. – Они не хотят, чтобы в них стреляли. Они хотят, чтобы жизнь текла спокойно. Они не хотят, чтобы ими помыкали люди с белой кожей.

– Если мы потеряем Индокитай…

– Слышал эту пластинку. Тогда мы потеряем Сиам, Малайю, Индонезию… А что значит «потеряем»? Если бы я верил в вашего бога и в рай, я поставил бы свою райскую цитру против вашего золотого нимба, что через пятьсот лет на свете не будет ни Нью-Йорка, ни Лондона, а они по-прежнему будут выращивать рис на этих полях, и в своих остроконечных шляпах носить продукты на рынок, подвесив корзины на длинные жерди. А мальчуганы все так же будут ездить верхом на буйволах. Я люблю буйволов, они не терпят нашего запаха, запаха европейцев. И запомните: с точки зрения буйвола, вы – тоже европеец.