– Они не знают, что мы не умеем им пользоваться, – сказал Пайл.

– Предполагается, что они на нашей стороне.

– Какой это «нашей»? Вы говорили, что не желаете стоять на чьей-либо стороне.

– Touche36, – усмехнулся я. – Жаль, что об этом не знают вьетминцы.

– А что происходит внизу?

Я снова процитировал завтрашний номер «Экстрем ориан»: «Прошлой ночью в пятидесяти километрах от Сайгона вьетминские партизаны атаковали и временно захватили один из наших постов».

– Вам не кажется, что в поле было бы безопаснее?

– Там слишком сыро.

– Вы так спокойны, – удивился Пайл.

– Я до смерти напуган… но дела обстоят лучше, чем можно было ожидать. В одну ночь они обычно не нападают больше, чем на три поста. Наши шансы повысились.

– Что это такое?

Послышался шум тяжелой машины, идущей в сторону Сайгона. Я подошел к амбразуре и выглянул как раз в тот миг, когда мимо проходил танк.

– Патруль, – сказал я. Башенное орудие поворачивалось то в одну, то в другую сторону. Мне хотелось окликнуть солдат, но какой в этом был толк? У них в машине не было места для двух никчемных штатских. Земляной пол дрожал, пока танк проходил мимо, потом все стихло. Напрягая зрение, я поглядел на часы – восемь пятьдесят одна; мне хотелось засечь время, когда покажется вспышка. Слушая, скоро ли загрохочет гром, определяют, как далеко ударила молния. Прошло около четырех минут, прежде чем пушка открыла огонь. Мне послышался ответный выстрел из базуки37, затем настала тишина.

– Когда они вернутся, – сказал Пайл, – мы попросим подбросить нас в лагерь.

Пол у нас под ногами задрожал от взрыва.

– Если они вернутся, – уточнил я. – Похоже на то, что это была мина.

Когда я снова взглянул на часы, они показывали девять пятнадцать, а танк все не возвращался. Стрельбы больше не было слышно.

Я сел рядом с Пайлом и вытянул ноги.

– Давайте соснем, – предложил я. – Все равно делать больше нечего.

– Меня беспокоят часовые, – сказал Пайл.

– Пока нет вьетминцев, можете не беспокоиться. Для верности положите автомат себе под ногу. – Я закрыл глаза и постарался себе представить, что сижу где-нибудь в другом месте… ну хотя бы в купе четвертого класса: их было много на германских железных дорогах до прихода Гитлера, в дни, когда я был молод и мог, не печалясь, просидеть хоть целую ночь и когда душа моя была полна надежд, а не страха. В этот час Фуонг готовила мне вечерние трубки. Ждет ли меня письмо?.. Я надеялся, что не ждет, – ведь я знал, что там будет написано, а пока его нет, можно помечтать о несбыточном.

– Вы спите? – спросил Пайл.

– Нет.

– Не втащить ли нам лестницу наверх?

– Я понимаю, почему они этого не делают. Лестница – единственный путь на волю.

– Хоть бы вернулся танк.

– Теперь уж он не вернется.

Я старался смотреть на часы как можно реже, но промежутки всегда оказывались куда короче, чем я предполагал. Девять сорок, десять пять, десять двенадцать, десять тридцать две, десять сорок одна.

– Не спите? – спросил я у Пайла.

– Нет.

– О чем вы думаете?

Пайл помедлил.

– О Фуонг, – сказал он.

– Что именно?

– Просто думаю о том, что она сейчас делает.