Это – стиль не борцов, а победителей, не искателей, а нашедших. Он объявляет: главное – найдено, и царствию его не будет конца.
По происхождению Стиль эклектичен. Это- Большой Синтез решительно всего: барокко, готика, модерн, формы и орнаменты Востока и Запада, греческая и римская классика и ее отголоски в Возрождении. Все не просто идет в дело, а оказывается как бы в одной плоскости. Ни временной последовательности, ни временной дистанции между осколками чужих традиций, увиденными таким образом, нет, ведь нет уже и самого времени. Это демократии живут во времени, империи же – в вечности. История у них – лишь ее, вечности, отблеск и краткая предваряющая стадия.
Однако у Стиля есть очень жесткая система предпочтений, и тут-то и начинаются принципиальные его отличия от всех эклектик. Элементы чужих традиций – теряя, конечно, собственный смысл – становятся в нем элементами очень продуманного и цельного языка, которым Стиль грамогласно и монологично вещает свое.
А отдается предпочтение истокам и устоям европейских традиций: Греции и Риму (причем интересно, как по мере укрепления и торжества Империй симпатии смещаются от легкой демократической Греции к тяжеловесному имперскому Риму. В СССР это совсем явно после войны). Понятно, чем привлекал Рим: то была самая красноречивая империя в европейской истории, создавшая исторически первый – а потому и классический – язык форм, повествующий об имперской жизни и ее ценностях. А Греция в общеевропейской памяти – радостное начало мира, полнота жизненных сил. Ну как же было этого не присвоить!
Любимейшая тема Стиля – изобилие и плодородие, включая счастливое материнство под защитой заботливого государства. Да, конечно. Стиль как форма пропаганды должен был внушить всем его созерцающим, что сытость и богатство уже достигнуты. Образы счастливого материнства культивировались, чтобы росло население империй, которым из всех видов мяса самое нужное – пушечное. Но дело не только в этом.
Устами Большого Стиля империи объявляли себя продолжением, завершением и идеальным воплощением не только истории, но и природы. Они хотели быть в глазах своих подданных предельно органичными, торжествующим естеством. Таким образом, все им противостоящее, все с ними несогласное автоматически попадало в разряд неестественного. А значит – и обреченного на поражение.
Да, Стиль в очень большой мере навязывался «сверху». Но с каким согласием он принимался «внизу» – истерзанными историей массами!
Не забудем, что люди, зачарованные Стилем, принадлежали в основном к поколениям, которые были травмированы беспрецедентно резким рывком прочь из традиционного общества в первые десятилетия века. Традиционализм ведь не только насаждался насильственно: влечением к нему, успокоительному, культура ответила на надрыв и надсад авангарда.
Людям уже хотелось устойчивости и ясных, обозримых, конкретных перспектив. Стиль охотно предложил и то, и другое. Люди тосковали по цельности, защищенности, оправданности, по гарантированному, да еще, желательно, и глобально значимому смыслу жизни – Стиль пообещал им и это. Даже почти дал, поскольку воплотил в каждой своей черточке. Многим казалось, что дал с избытком и на поколения вперед.