Лазло резко присел и часто заморгал. Мотылек испуганно вспорхнул со лба, все остальные – со стены и забились под потолком. Но он думал не о мотыльках. Он вообще не думал. Сон так глубоко затянул его в свои объятия, что юноша был не способен на размышления, окунувшись в место искренних ощущений – да еще каких! Каждое чувство, оголенное до своего первобытного естества, впервые предстало перед ним в своей неописуемой красоте и невыносимой хрупкости. Никакая частица его сознания не понимала, что он спит – или, скорее, что он внезапно проснулся.

Он знал лишь то, что обнимал Сарай, гладкая кожа ее плеч пылала под его губами – а затем вдруг исчезла.

Уже во второй раз их сон прервался и девушка пропала, но Лазло понимал, что происходило. А сейчас нет. Теперь у него возникло впечатление, что Сарай – плоть, дыхание, сердца и надежды – растаяла прямо у него в руках. Он пытался схватить ее, но это все равно что пытаться схватить дым, или тень, или – как Сатаз из сказки – отражение луны. Лазло прочувствовал всю беспомощность Сатаза. Даже в его комнате, где Сарай никогда не была, воздух будто цеплялся за ее контуры, горячий от намеков на запах и тепло, но в то же время пустой, покинутый. Лишенный.

В прошлые разы юноша испытывал раздражение. Сейчас же он испытывал потерю, разрывающую изнутри.

– Нет! – ахнул Лазло, быстро всплывая на поверхность и выплескиваясь в реальность, как кто-то, кого выкинуло на берег волной. Сон отступил и бросил его там, в кровати, одного – в беспощадной непримиримости яви. А та была столь же мрачной истиной для его души, как пустота Эльмуталет.

Он выдохнул с содроганием, руки опустились с милейшего потерянного фантома Сарай. Даже ее аромат развеялся. Лазло проснулся в одиночестве. Хотя нет – он просто проснулся.

До него донесся звук – тихое недоверчивое пыхтение, – и Лазло быстро развернулся. Створки были распахнуты, и в том месте, где окно должно было вырисовываться во мраке темным квадратом, обыденным и пустым на фоне ночи, возник силуэт: голова и плечи, блестевшие светлым золотом.

– Вот это, – протянул Тион Ниро, – я называю чертовски хорошим сном.

Лазло уставился на него. Тион Ниро маячил в его окне. Он наблюдал за Лазло во сне, как тому снился сон. Как снился этот конкретный сон.

По Лазло прокатилась волна гнева, непропорциональная мгновению – будто Тион заглядывал не только в комнату, но и в сон, становясь свидетелем его идеального времени с Сарай.

– Прости, что прервал что бы это ни было, – продолжил Золотой крестник. – Хотя тебе стоило бы меня поблагодарить. – Он выкинул уже ненужные камешки через плечо, и те покатились по брусчатке. – У тебя повсюду мотыльки. – Они все еще были в комнате, садились на потолочные балки. – Один даже сидел у тебя на лице!

И тогда Лазло понял, что Тион не просто подглядывал за ним. Он его разбудил. Не рассвет и не раздавленный мотылек пробудили его ото сна, а камешки Ниро! Гнев Лазло за секунду преобразился в ярость – простую, жаркую, – и он вскочил с кровати так же быстро, как очнулся от сна.