Журавин разлаписто, как все толстяки, шагал вдоль извилистых рядов оптовых торговцев рыбой, водорослями и прочими дарами моря, а однорукий следовал за ним и слушал вежливо, но без признаков особого интереса, словно выполнял работу, не имеющую отношения к его прямым обязанностям. Что вынуждало Стаса говорить еще горячее, активнее:

— Нет, правда! Весь наш факультет знал, что Шварц гений, но ВАК не утверждал его докторскую диссертацию, а партком МГУ — его профессорское звание. И.о. профессора, и.о. доцента, и.о. заведующего кафедрой биохимии. В конце концов ему надоело быть тихим евреем, исполняющим чьи-то обязанности. И он выдумал эту простую комбинацию с видеодоносом в КГБ…

Тут Журавин снова искоса глянул на однорукого, словно проверяя, заинтересовался ли тот наконец его рассказом, но однорукий, казалось, был поглощен тем, что видел вокруг, — всей этой диковинной морской живностью, которую каждый день тоннами привозят в Нью-Йорк со всего света.

— Вы рыбак? — нервно спросил Журавин.

— Ага, — улыбнулся старик.

— А! Ну, тогда понятно…

Действительно, рыбаку тут было на что подивиться. Здесь было все, что только можно выловить в Мировом океане: целые проспекты лотков с влажными, на льду, исполинскими морскими окунями, золотой макрелью, электрическими сомами, зубастыми карпами, дунайскими лососями, темными муренами, немецкими осетрами, обыкновенными гладкими акулами, дельфиновыми акулами-носачами, японскими пилоносами, скатами, каймановыми щуками, навагами, карасями, миногами, угрями, кефалью и еще сотней всевозможных рыб и рыбоподобных чудищ. Здесь были улицы крабов, креветок, лобстеров, лангустов, омаров, сельдевых анчоусов, речных раков, океанских спрутов, кальмаров, устриц, гребешков и бокоплавов. И здесь были переулки морских и океанских водорослей, губок, актиний, ежей, звезд, лилий, полипов. Все это, казалось, еще дышало и сочилось океанской влагой и йодом, жило памятью о своем многоцветном подводном царстве и разглядывало наш надводный мир круглыми перламутровыми глазами. Плечистые продавцы в мокрых брезентовых передниках, высоких резиновых сапогах и таких же резиновых рукавицах постоянно добавляли лед в лотки и в ящики, омывали свой товар из коротких шлангов и ждали сведений с биржевого аукциона, который каждое утро устанавливает тут цену на рыбу.

— Ну что? Налюбовались? — нетерпеливо сказал Журавин через несколько шагов.

— Да, извините…

— О’кей. Так вот. На биофаке МГУ нас было сто пятьдесят студентов, и не так уж трудно было вычислить среди нас гэбэшных стукачей — по их партийным билетам и наглости на экзаменах. Но Шварц сделал тоньше: он дал нам задание провести домашний эксперимент по сравнительному фотосинтезу культурных трав и сорняков и попросил снять эти опыты фото— или, еще лучше, телекамерой. Но у кого из студентов МГУ могла в то время быть телекамера? Только у тех, чьи родители дипломаты или важные шишки в КГБ. Ну а мы клюнули на эту удочку, трое притащили свои видики, и так Шварц узнал, кто из нас кто и чей я сын…

Однорукий оглянулся — в соседнем ряду, чуть отставая от них и делая вид, будто прицениваются к рыбе, шли в потоке покупателей двое мужчин в одинаково темных костюмах и белых рубашках с галстуками. Журавин перехватил этот взгляд, и однорукий сказал озабоченно: