— Вы виделись в тот день с миссис Хэслетт, когда она вернулась домой, мэм? — как можно мягче спросил он.

— Да. А в чем дело?

— Кажется, она узнала нечто такое, что сильно потрясло ее, и, по мнению мистера Терека, собиралась выяснить все до конца. Она не говорила с вами об этом?

— Нет. — Глаза леди Мюидор были так широко раскрыты, будто она не мигая рассматривала что-то перед самым носом. — Нет. Тави была очень тиха за столом и ни словом не обмолвилась, если не считать нескольких раздраженных фраз в адрес… — она нахмурилась, — Киприана и отца. Но я тогда подумала, что у нее просто очередной приступ мигрени. Люди часто раздражают друг друга, особенно если день за днем живут под одной крышей. Перед сном Тави заглянула пожелать мне доброй ночи. Я заметила, что у нее порвался пеньюар и предложила зашить его. Она никогда не умела как следует обращаться с иглой…

Голос леди Мюидор прервался на миг. Потеря была слишком острой, слишком недавней. Ее дочь ушла из жизни, и она еще не осознала утрату полностью.

Монк ненавидел себя за то, что не может прервать этот тяжкий разговор, но иного выхода не было.

— Что она вам сказала, мэм? Одно-единственное слово может все прояснить!

— Ничего. Просто пожелала спокойной ночи, — тихо ответила леди Мюидор. — Она была очень ласковой, я помню это, очень ласковой, и поцеловала меня. Как будто знала, что больше мы уже с ней не увидимся.

Леди Мюидор с силой прижала ладони к лицу. Однако Монк по-своему истолковал этот жест: он не мог отделаться от ощущения, что на его глазах скорбь по дочери отступает на второй план. А на первый вырывается горькое понимание, что убийцей является кто-то из ее близких.

К таким прямодушным женщинам Монк всегда испытывал глубочайшее почтение. Его угнетало чувство, что он не имеет права на слова утешения, поскольку стоит по сравнению с ней на самых нижних ступенях общественной лестницы. Он мог только произнести обычную дежурную фразу.

— Примите мои глубочайшие соболезнования, мэм, — неловко проговорил он. — Если бы не мои обязанности…

Монк не закончил, но леди Мюидор прекрасно его поняла.

Она отняла руки от лица.

— Конечно, — еле слышно сказала она.

— Всего доброго, мэм.

— Всего доброго, мистер Монк. Персиваль, будь любезен, проводи мистера Монка.

Вновь появившийся лакей повел Монка, но не к черному ходу, чем весьма удивил инспектора, а к парадным дверям и затем — по ступеням на мостовую Куин-Энн-стрит. Оказавшись на улице, Монк ощутил знакомое смешанное чувство жалости, возбуждения и растущего недоумения. Должно быть, в прежней, забытой жизни, ему не однажды приходилось испытывать это чувство. И оно возникало, наверное, сотни раз, когда он начинал распутывать очередное преступление, узнавал все глубже людей, вникал в их жизни, в их трагедии.

Многие ли из них затронули его душу, изменили что-то в нем самом? Кого из них он любил или жалел? Кого ненавидел?

Поскольку Монку оказали высокую честь, проводив через парадный подъезд, теперь он должен был вернуться к дверям черного хода и найти Ивэна, которого посылал поговорить со слугами и хотя бы попытаться поискать нож. Если убийца остался в доме, а не скрылся во мраке ночи, то, стало быть, и оружие его никуда не делось. Впрочем, он мог сразу же избавиться от него — просто вытереть и положить на место. На кухне такого большого дома обычно множество ножей — и некоторые используют для разделки мяса. Выходит, даже кровь на рукоятке ничего не докажет.