Головы поднимают все, заулыбались. Ой, молодые совсем; а я думал – старики…

Папа достаёт из рюкзака термос.

– Оставите пустой здесь, – говорит он по-русски.

– Спасибо, – отвечает самый маленький, бородатый. – Какой квартира? Принесём.

Папа отвечает им. Они наливают чай в крышку, идёт пар. Передают друг другу, пока не пьют, просто смотрят на пар, улыбаются. Заговорили тихонько, отмерли.

Мы молча выходим на улицу. Мы идём гулять. Да, я с костылём, но это пройдёт. И я буду ходить где захочу. А они?..

– Может, новый чай надо нам сделать? – спрашивает мама.

– Ладно, – говорит папа, – зайдём в этот ваш с Лёвкой «Макдональдс».

Лёвка подпрыгивает чуть не на высоту своего роста.

– Это какой язык был? – спрашиваю я папу.

– Узбекский, – отвечает он.

– Откуда ты знаешь его?.. И как ты понял, что они узбеки?

– Обижаешь, сын. Антрополог я или кто? Языка я не знаю, конечно, но в пределах пары слов могу что-нибудь сообразить.

И не так-то и холодно – эти минус двадцать. Когда ты не голодный и дома тепло.

В школу меня папа привозит, а там я сам скачу с костылём по лестницам: вверх – легко, но и вниз научился. А наши мне иногда помогают рюкзак носить.

Мы стоим втроём, с Яшей и Костиком, и чего-то так это смешно. Я вишу на своём костыле – научился так ловко стоять и немного качаться на нём. Яшка рассказывает, и мы хохочем.

И вдруг мимо проходит Тонька. И лицо у неё какое-то такое… Нехорошее.

Убежала куда-то наверх.

Мы так и трепались, и я даже смеялся, по инерции как-то. А перед глазами – Тонька. Чего это с ней?

– Я сейчас, – сказал я и отвалился от них. Костику махнул рукой, что не надо мне помогать, сам.

Поскакал наверх тоже. На последнем этаже никого нет. Я, наверное, выдумал чего-то. Мало ли у кого какое лицо. Но я же Дине обещал. Присмотреть за ней.

На всякий случай попрыгал по коридору в дальний закуток. Там подоконник. И на нём – да, Тонька сидит. В окно смотрит.

– Тонь! Случилось чего?

Послала меня. Ух, как мужик прямо. Да, значит, случилось.

И опять в окно смотрит. Не плачет. А как-то даже хуже.

Я остановился в двух метрах. А потом шагнул костылём ближе.

– Ты не понял, что ли, Волков? Вали!

– Тонька! Ты совсем уже, что ли?!.

И она заплакала. Ну, так. Глаза помокрели. У Тоньки?!.

Завопил звонок.

Опоздали всё равно уже.

И я её обнял. Не понял, как так вышло. Взял и обнял. Как-то испугался за неё очень. И она… Обнялась. Ну, не отпихнула меня.

А потом отпихнула всё же, костыль отлетел.

– Уйди. Не понимаешь?!.

– Костыль подними мне, – попросил я. Тоже, кстати, способ. А чего она вообще? Человек без ноги, а она пихается.

Подняла, сунула в руки.

– Извини, – сказала. – Только не вздумай сказать кому. И не лезь больше – получишь.

– Тоня, – сказал я. – Я не лезу. Ты же не дура, понимаешь. Мне просто… Я не лезу. Но мне на тебя не наплевать, понимаешь? Понимаешь, нет?

– Правда не наплевать? – вдруг шёпотом спросила она.

– Правда, – сказал я.

– Тогда… Игнат. Не смей больше лезть. Терпеть не могу. Ведь по фейсу можно схлопотать. Просто… посиди со мной. Хреново мне.

– Я вижу, – сказал я.

Мы сидели на окне. Молча. Весь урок. А потом пошли на перемену, как обычно. И на физику. И никто меня не спросил, где я был, только Заяц моргнул: всё нормально? Я кивнул. И Тоньку тоже никто не спросил – ну, кому какое дело до неё?