Иностранцы пытались бежать, солдаты их не пускали, они вступили с ними в драку, а те стали стрелять, и, без сомнения, журналисты были бы убиты, если бы Огарев не вмешался сам в это дело. В продолжение нескольких минут он молча разглядывал стоявших перед ним совершенно незнакомых ему пленников.

А между тем они были свидетелями той сцены, что произошла на почтовой станции в Ишиме, когда Иван Огарев ударил Михаила Строгова. Но свирепый путешественник не обратил тогда никакого внимания на находящуюся в то время в общей зале публику. Гарри Блэнт и Альсид Жоливе, напротив, сейчас же узнали его.

— Гм-гм, кажется, полковник Огарев и тот грубиян с Ишима одно и то же лицо, — сказал француз вполголоса.

— Объясните ему наше дело вы, Блэнт, — шепнул он на ухо своему приятелю. — Этот русский полковник в татарском лагере мне прямо противен, и хотя, благодаря ему, моя голова и не слетела с плеч, но я не могу смотреть ему прямо в глаза: он внушает мне такое презрение!

Сказав это, Жоливе окинул Огарева с ног до головы презрительным, высокомерным взглядом и отошел прочь. Заметил ли Огарев этот оскорбительный для себя взгляд пленника или нет? Во всяком случае, он не показал этого.

— Кто вы такие? — спросил он по-русски.

— Два газетных корреспондента английской и французской печати, — лаконически отвечал Гарри Блэнт.

— Вы, конечно, имеете при себе бумаги, удостоверяющие вашу личность?

— Вот письма, уполномочивающие нас жить в России и состоять при французской и английской канцеляриях.

Иван Огарев взял письма и стал внимательно читать их.

— Вы просите, — сказал он, — разрешения следовать за нашими войсками дальше в Сибирь?

— Мы просим нас освободить, вот и все, — сухо отвечал английский корреспондент.

— Но вы свободны, господа, — отвечал Иван Огарев, — и мне будет очень интересно прочесть вашу хронику в «Ежедневном Телеграфе».

— Милостивый государь, — отвечал Блэнт с невозмутимостью истого англичанина, — номер этой газеты стоит шесть пенсов с почтовыми издержками включительно.

Сказав это, он повернулся к своему товарищу, по-видимому, очень довольному его ответом. Иван Огарев и бровью не повел, он вскочил на лошадь и, окруженный своею свитой, быстро скрылся в облаках пыли.

— Итак, Жоливе, какого вы мнения о полковнике Огареве или, что то же, о предводителе татарского войска? — спросил англичанин.

— Я думаю, дорогой друг, — улыбаясь, отвечал Жоливе, — что жест, которым хуш-беги собирался рубить нам головы, был великолепен!

Как бы то ни было и какие бы ни были причины, заставившие Ивана Огарева поступить так великодушно относительно двух журналистов, эти последние были свободны и могли, по желанию, беспрепятственно разъезжать по всему театру военных действий. Они решили продолжать свое путешествие. Чувство антипатии, испытываемое ими когда-то друг к другу, превратилось в самую искреннюю дружбу. Блэнт не мог забыть услуги, оказанной ему французом, о чем тот не любил даже и вспоминать. В общем, их дружба, облегчая им репортерский труд, послужила в пользу и их читателям.

— А теперь, — спросил Гарри Блэнт, — что же мы станем делать с нашей свободой?