Здорово ведь пишет, а!? Дура, што отдала, небось и не читала даже! Хотя… известное дело, господа! Все они с придурью.
Двадцать первая глава
Козьемордая налетела на меня у самого входа на дачи, схватив за руку и потащив было за собой, но несколько шагов спустя остановилась, будто запнувшись.
— Почему так долго не приходил, мальчик?! — голос такой недовольный, будто мужа после загула встречает. — И что это у тебя?!
— Доспехи, барышня, — и глазами на неё луп-луп, кругля их старательно. Известное дело – перед лицом начальственным вид нужно иметь лихой и придурковатый.
У крестьян так издавно заведено – не можешь коли сопротивляться чему, барин там приехал, исправник иль чиновник какой? Шапку долой, кланяйся почаще и невпопад, да мало что слюни не пускай, будто блаженный.
Перетянут плетью по хребту раз-другой, да и плюнут на дурачка. Не всегда, канешно, но часто так бывает. И остаются крестьяне при своём, а баре с таком восвояси уезжают. Правда, и у бар на такое свои хитрости есть.
— Я вижу, что доспехи! — а голосок такой начальственный, вот её мужу-то будущему не свезёт! — Почему доспехи? Маски где? Пончо?
— Ну дык… я ж не старьёвщик-то, — и глаза округляю – синие-пресиние! Морда лица у меня обычная, на пучок пятачок, а вот глаза, девки на Хитровке говорили, красивые. И хозяйки, когда по Москве ходил, руки свои в работы предлагаючи, тожить. Синие патаму што, ну прям совсем пресовсем, а ресницы тёмные. Выразительные глаза, вот. — Мне муки порченой да портков господских ношеных, не по размеру, и не нужно больше.
Козьемордая тряхнула головой, посмотрела на меня и тряхнула ещё раз, ажно волосёнки светлые из-под шляпки выбилися. Блёклые.
— При чём тут старьёвщик, мальчик?
— Ну так… поторговаться для веселья, как на ярмарках, оно как бы и можно, но денюжек-то с ентой барышни, Фаины, так и не получил. Сама не дала и другим запретила. Я и подумал, значицца, что чем другим торговать надобно, а то опять… так вот…
— Вот оно в чём дело? Ну, Фая… Не бойся, мальчик, — и по руке гладит. — Приноси. Маски в другой раз приноси. Пончо.
Слова так по отдельности, будто с дурачком деревенским разговаривает.
— А… ну как барышня Фаина снова захотит чево-ничево из старья? — чево бы дурачка-то не закосить? Хотит барышня, так и на ей! — Ну, заместо денег?
— Я поговорю, — а сама ажно ножкой притоптывает, злиться начала, значицца.
— Вы-то, бырышня, и тово… А ну как та барышня тоже… тово?
— Задаток тебя устроит?
— Ну, оно как бы и да, — подпускаю в голос сомнений, и козьемордая, топнув снова ногой, потащила меня за собой. Проживает она, как мне и думалося, по соседству с щекастой той старьёвщицей. Не столько подружки, значицца, сколько соседки. Вроде как дружат, а вроде как и поддруживают.
— Жди!
Оставив меня на лужайке перед домом, она легко взбежала на веранду и скрылась внутри. Стою, в носу ковыряяся, пока служанка пялится неодобрительно. Ишь! Будто не знаю, что при людях козявки из носа добывать не принято! Чай, не уголь. А што она? Смотрит так, будто я рубль одолжил и возвращать не спешу. Ты здеся наёмный персонал, ну и неудовольствие своё не мне выказывай, а дочке хозяйской! А то пялится!