— Что там? — хрипло поинтересовался из своего нумера Ермолай Иванович.
— Ничего, ничего! — спешно отозвался Живинский. — В спину вступило, вот и остановился, пока не отпустит!
— Спаситель! — встретил меня слаженный вопль, и пансионеры начали с кряхтеньем и оханьем вставать с нар, ковыляя к столу со спиртом.
— Зомби, — мелькает странная мысль, но в етот раз без «перевода». А! Вот и «перевод». Действительно, похоже.
— Егор Кузьмич, голубчик, — судья пьёт спирт, как вино – смакуя и отставив мизинчик, — как ваши успехи с учёбой?
— Продвигаются, Аркадий Алексеевич, благодарю вас.
— Да уж, ещё год-два, и станете вы образованным человеком, — тирада прерывается занюхиванием засаленной донельзя полы сюртука.
— Благодарю, сударь, непременно стану.
— Одно плохо, Егор Кузьмич, — судья уже неспешно наливает второй стаканчик, не втягиваясь в разговоры прочих пансионеров, оживившихся после принятия еликсира, — ваш социальный статус! Сословное деление, как ни крути, барьер достаточно значимый. Статус мещанина даёт хоть какие-то права.
— Вы правы, Аркадий Алексеевич, — настроение портится. — Ох, как вы правы!
Сел читать, стараясь не обращать внимания на шум – вскоре, прочем утихнувший. Многодневный запой подточил силы моих соседей, и почти все разбрелись по своим «нумерам».
— Помнится, — Живинский опустился на соседний стул, — вы говорили, что ваш отец из отставных солдат?
— Да, — нехотя отрываюсь от Жюль Верна, — ветеран Русско-Турецкой, воевал на Балканах и даже имел награды.
— Вот! — судья поднял палец с изъеденным грибком ногтем, — вот и решение вашей проблемы! Возможное. Да будет вам известно, молодой человек, что по окончанию службы солдаты из крестьян имеют право записываться в мещанское сословие!
— Он землепашцем был, — чуть вздыхаю и берусь за книгу, показывая тем самым нежелание разговаривать дальше.
— М-да… поразительное правовое невежство! Впрочем, чего это я? Откуда бы вам знать законодательство Российской империи? Мещанское сословие, да будет вам известно, не является препятствием к земледелию!
— Да? — я вцепился в книгу так, што руки мало не побелели, и впился глазами в лицо Живинского, но тот явно не шутит, — тогда…
— Разумеется, Егор Кузьмич, — светски наклоняет тот голову, разумеется! Мы всё-таки некоторым образом друзья, смею надеяться!
Соскочив со стула, обнимаю ево, не обращая внимания на запах и бегающих по одёжке вошек.
— Единственное, — говорит тот чуть смущённо, когда я отпустил ево, — потребуются деньги. Не мне! Запросы, почтовые сборы… Не могу пока сказать, сколько.
— За етим дело не станет, Аркадий Алексеевич!
Тридцать пятая глава
Любое письмо – событие не рядовое в Богом забытой деревеньке, а письмо из Москвы и подавно. Народу в избу набилось столько, что для спасения от духоты пришлось отворить дверь.
Ванька Прохоров, бегавший позатой зимой в церковную школу и научившийся мал-мала разбирать грамоту, взял конверт с известным волнением. Торжественно, хотя и с изрядной запинкой, зачитан адрес получателей, и головы деревенских поворотилися в сторону Ивана Карпыча и Катерины Анисимовны. Это кто ж им из самой Москвы писать может?!