— Сбежал, — и снова поток грязи. Соскочил я со стола, и к крысиным какашкам в углу. Взял их в бумажку, да и протягиваю чуть издали – так, штоб точно не дотянулся.
— На, — говорю. — Возьми в рот, да плюнь в меня говном!
Соседи мои как захохотали, животики надрывая! Судья ажно икать стал со смеху, да слёзы утирает. Максим Сергеевич кипятится, да остальные так хохочут и дразнятся, што и не слышно ево.
— Полно, Максим Сергевич! — начал Живинский, как самый старейший и авторитетный. — Прав Егор Кузьмич, кругом ведь прав! Понимаю, обидно вам колотушки получать, но ведь рассуждая логически, Егор Кузьмич сделал вам одолжение уже тем, что просто поехал в Яр. Строго говоря, он не обязан был даже подниматься с постели! Поднялся, приехал, и выиграл вам пари! Да и карманы ваши не пустые нынче, так ведь?
Дальше нас начали мирить, и наконец, заставили похристосоваться.
— Неправ я был, Егор, — повинился бывший офицер, — прости меня.
— И ты прости меня, Максим Сергеевич! Не принял я во внимание, что твоими устами бока твои отбитые говорят!
— Ну так что? — полюбопытствовал благодушно Митрофан Ильич. — Прыгал-то зачем?
— К мамзелям ехали-то! — поднимаю палец важно. — Максим Сергеевич скока раз к ним ни захаживал, а всё без денег оставался! Вот и мне не резон…
Мои слова прервал дикий хохот, ржал даже Милюта-Ямпольский, держась за бока.
— К мамзелям он… за деньги испугался… ох, анекдот как есть…
— Возраст у тебя пока не тот, чтоб куртизанок бояться! Ха-ха-ха!
Поржали, да и успокоились мал-мала. Думаю, вот щаз и пора. И деньги так торжественно – на стол!
— Эко! — только и крякнул Ермолай Иванович.
— Сто рублёв возьму – сапоги новые, да букинистам занесу, штоб книги завсегда брать можно. А остальное – частью в общий котёл, а частью Максиму Сергеевичу. Не навсегда, а вроде как на удачу.
— Егорка!
Обнимали да качали меня до тех пор, пока не вырвался. Сбежал от них, и сразу – на Сухарёвку! Книги… а нет! Сперва сапоги, и ещё сластей на три рубля. И пусть слипнется!
Тридцать четвёртая глава
Порыв ветра бросил хлопья мокрого снега в треснутое стекло, отчево то задребезжало отчётливо, грозясь рассыпаться на осколки. В трубе и многочисленных щелях завывает, а по полу тянет таким лютым холодом, што прям ой!
Масленица скоро, вот зима и ярится, не желая отступать. Борются весна с зимой, отчево погода так и пляшет. Вчера мороз лютейший, от которова мало ноздри при дыхании не трескаются, а севодня – извольте, мокрый снег! Если б не ветер впридачу, от которова с ног сбивает, то оно бы и ничево.
Соседи мои, как и большинство хитрованцев, носа не показывают из дома. Куда идти-то по такой погоде, как промышять?! Они же на господах паразитируют, а те существа нежные, оранжерейные. В такую погоду баре если и высовываются из дому, то по превеликой надобности, сразу же ныряя в екипаж, желательно крытый. Какие там прогулки, какие приёмы!
Спят мои соседи, да водку пьянствуют, и што радует – тихохонько! Никаких там симпосиумов с феминами, никаких плясок диких посреди ночи. Квёлые бродят, отёкшие и болезные.
Сам я ничево, живой! Голова, правда, гудит немного. Етот я, што из будущего – знает, што на погоду. Так што даже не упражняюсь почти ети дни, штоб голову не тревожить. Так только, суставчики да жилочки размять.