Уже почти полдень, а Даниеля нет. Я изучаю графины с напитками на буфетной стойке, совершенно не понимая, где какой и что я обычно пью. В конце концов наливаю себе чего-то коричневого и поворачиваюсь к остальным, надеясь кого-то узнать. Если кто-то из гостей на меня напал, то вряд ли обрадуется, увидев, что я жив и здоров, и я его сразу замечу. А разум не станет скрывать от меня, кто это такой, если злодей сам себя выдаст. Разумеется, если разум сможет его отличить. Для меня сейчас все одинаковы: мужчины – краснолицые, буйные, напористые, в охотничьих твидовых костюмах, а женщины – скромные, в длинных юбках, льняных блузках и кардиганах. В отличие от громогласных мужей, жены ведут себя тихо и степенно, краем глаза поглядывая на меня. За мной наблюдают исподволь, как за редкой птицей. Это очень пугает, но причины такого поведения, в общем-то, понятны. Даниель, расспрашивая гостей и слуг, наверняка упомянул о моем состоянии. Так что волей-неволей я теперь тоже развлекаю гостей.

Не выпуская бокала из рук, пытаюсь отвлечься, прислушиваюсь к разговорам, но не могу отделаться от впечатления, что сунул голову в куст роз. Половина гостей жалуется, половина – выслушивает жалобы. Им не нравится жилье, еда, леность прислуги и даже то, что их сюда привезли, а не объяснили, как проехать самостоятельно (впрочем, неизвестно, добрались бы они в эту глушь или нет). Больше всего их раздражает холодный прием леди Хардкасл, которая еще не выходила к гостям, хотя многие прибыли в Блэкхит вчера вечером и расценивают ее отсутствие как личное оскорбление.

– Извините, Тед, – произносит служанка, протискиваясь мимо какого-то мужчины лет пятидесяти, широкоплечего и загорелого, с редеющими рыжими волосами.

Охотничий костюм плотно облегает еще крепкое, но уже заплывшее жирком тело. На обветренном лице сверкают яркие голубые глаза.

– Тед? – злобно восклицает он, хватает ее за руку и сжимает запястье так сильно, что служанка ойкает и морщится. – Ты что о себе возомнила, а, Люси? Я тебе не Тед, а мистер Стэнуин. С вами, крысами подвальными, я больше не якшаюсь.

Она ошеломленно отшатывается, умоляюще глядит на нас. Никто не двигается с места, даже фортепиано прикусывает язык. Внезапно до меня доходит, что этого человека все боятся. К стыду своему, и я тоже. Я цепенею, но кошусь на него из-под полуопущенных век, отчаянно надеясь, что вульгарный тип не обратит на меня внимания.

– Тед, оставьте ее в покое, – говорит Даниель Кольридж, появляясь в дверях.

Голос звучит резко, холодно. С намеком на угрозу.

Стэнуин сопит, щурит глаза, глядит на Даниеля. Они – не равные противники. Кряжистый, массивный Стэнуин исходит ядом. Даниель стоит, сунув руки в карманы и чуть склонив голову к плечу, и что-то в его позе заставляет Стэнуина задуматься. Может быть, он боится, что его собьет поезд, которого, судя по всему, ждет Даниель.

Часы набираются смелости и громко тикают.

Стэнуин фыркает, выпускает запястье служанки, бормочет что-то неразборчивое и выходит, задев Даниеля в дверях.

По комнате проносится дружный вздох, снова бренчит фортепиано, отважные часы продолжают тикать как ни в чем не бывало.