— Вот-вот, недалеко… В Матаро-то всякого народу хватает. — Монах покачал головой, как показалось девушке, с укоризной, но и это пришлось собеседнице по душе — хоть кто-то проявил участие, побеспокоился, пусть хоть так, можно сказать, шутя.

— Ничего, — улыбнулась пастушка. — Места у нас тут спокойные, да все люди — свои.

— Хорошо, что свои. — Странник словно бы к чему-то прислушался, помолчал немного, а потом предложил — Семечек хочешь? Хорошие семечки, сушеные, тыквенные.

Сняв с плеч котомку, пилигрим развязал мешок и опустил туда правую руку, как показалось девчонке, с каким-то странным лязганьем. Впрочем, мало ли что молодым девам иногда кажется? А этот монах — человек, по всему видно, хороший, добрый, — вишь, как с ней разговаривает, красавицей назвал, о жизни участливо справился, семечками вот угощает от всего сердца… Такому можно все рассказать, как на исповеди.

— Ну… угостите, святой брат.

Вообще-то, тыквенные семечки Анна-Мария не очень любила, и даже более — терпеть их не могла, особенно после того, как года три назад такое вот семечко попало на больной зуб, да так, что едва вытащила, потом пришлось к знахарке идти, зуб-то разболелся, зараза, заговаривать надо было.

Не любила девчонка семечки, а вот ведь подставила ладонь… и тут увидела вдруг глаза монаха — страшные, словно и не монах это был, а самый настоящий демон!

— Ай…

Вздрогнула Анна-Мария, только вот ни закричать, ни убежать уже не успела — левой рукой демон-монах крепко ухватил девушку за ладонь, выхватил из мешка правую… О Пресвятая Дева! Не рука то была, а сверкающая разящая сталь — перчатка с металлическими когтями, словно клыки злобного оборотня впившимися несчастной пастушке в горло.

Алая кровь густо оросила траву, и цветущие маки скрыли растерзанное тело Анны-Марии. У чернотала жалобно заблеяли козы.

Себастьян, или лучше уж просто Себ — на вид ему уж никак нельзя было дать больше шестнадцати, — оттолкнул веслом лодку, направляясь прямиком к небольшому омуту, где уж точно должна была затаиться крупная рыба — щука или, ежели очень повезет, сом, а то и угорь. Сдерживая азарт, Себ бросил весло и проворно насадил на крючок печенную на угольях лягушачью лапку — неужто на такое-то лакомство да никто не польстится?

— Сам бы ел! — облизал рыбачок лапку. — Плывите, плывите, рыбки.

Поплевав для верности на крючок, Себастьян закинул удочку и принялся терпеливо ждать, неподвижно глядя на воду карими, блестящими от солнца глазами. Легкий ветерок, шевеля спутанные белокурые волосы мальчика, медленно, но верно сносил лодку к берегу, поросшему высоким камышом и дымчато-зелеными, клонившимися к самой воде ивами, похожими на кудри русалки.

Да, русалки. Говорят, они до половины — как юные девы… Вот бы посмотреть, а еще лучше — потрогать. Себ покусал губу и даже забыл об удочке, представляя, как вот прямо сейчас из воды вынырнет русалка — наполовину нагая юная златовласая дева… очень похожая на племянницу старика Бергамо, издольщика, о котором поговаривали, будто его предки когда-то были мувалладами, поклоняясь Магомету, а не Христу. Ах, Анна-Мария, Анна-Мария, как же ты все-таки красива… хоть все деревенские парни и утверждают обратное, а вот поди ж ты…