— Мне твоя подписка, как дохлому зайцу горчичник. Что, я ею от пули прикроюсь?

— Ошибаешься, — покачал головой Белов. — Сначала подписка, потом письменные показания. Мелким почерком, с мелкими подробностями. И я гарантирую тебе полную безопасность.

— И до конца дней держишь за оба яйца!

— Ну, если считаешь, что кто-то будет держать нежнее… — Белов потянулся к листку. — Но когда тебе агрегат с корнем вырвут, ко мне не беги. Я ниткой с иголкой не владею. Пальцы не те. Грубые очень.

— Стой! — Яровой перехватил его руку. — Условия?

— Да какие могут быть условия? — удивился Белов. — Берешь ручку и пишешь.

В комнате отчаянно затрезвонил телефон. Белов сорвался с места, сердцем почувствовав беду.

— Да! — едва переведя дыхание, сказал он в трубку.

В ответ раздался истерический крик, пробившийся сквозь треск помех.

— Кто это? Настю?! Я же тебя, дурака, предупреждал, ни на шаг от нее! Понял. Уже еду.

Белов ворвался в кухню, на ходу натягивая куртку.

— Арсений, ключи!

— Какие ключи? — Яровой успел допить бутылку и теперь еле ворочал языком.

— От твоей «тойоты», баран! — не выдержал Белов.

— Щас нарисую. — Яровой сунул сразу обе руки в карманы заляпанных закуской брюк. — Не хе-хе устроился! Хату отобрал, машину отбирает… Щас еще сучку привезет… А меня на мороз выбросит.

Пока он копошился, Белов взял листок, убедился, что закорючка Ярового на месте, сложил пополам и спрятал в нагрудный карман. Лицо его закаменело, но Яровой этого не видел.

Как только связка ключей упала на ладонь Белова, он без замаха врезал правой в подбородок Яровому. Тот отлетел к стене, забился в угол и заскулил.

— Это тебе за сучку. — Белов потер онемевший кулак. — Если к моему приходу не настрочишь показаний, дам за светлую память товарища Андропова. Мало не покажется. И не вздумай, козел, броситься в бега! Сиди здесь и жди меня.

Через пятнадцать минут он влетел в палату. Дежурная сестра потянула его за рукав, но он резко вырвался.

Сидевший у койки милиционер повернулся на шум. Лицо у него было осунувшееся от недосыпания, с набрякшими под глазами мешками, усы свисали к уголкам губ. Можно служить в милиции, можно быть врачом, но находиться в этих схожих близостью к краю ипостасях одновременно — уже перебор. По всему было видно, мужик дошел до ручки, и жизнь, которая, как ни тужься, а все равно уткнется в больничную койку или тюремные нары, ему давно опостылела.

— Тихо! Вы Белов?

— Да.

— Она назвала ваше имя. Все просила позвонить. Пока не потеряла сознание…

— Что с ней? — Белов понял, что боится подойти ближе, боится услышать то, что сейчас скажет ему этот усач, выжатый ночными дежурствами в Склифосовского, давно превратившегося в общегородской военно-полевой госпиталь.

— Проникающее в легкое. И еще одна в бедро, но это легче.

— Ее надо готовить к операции, а вы…. — затянула медсестра.

— Выйди, Маша! — Милиционер сказал тихо, но таким тоном, что Маша пулей вылетела из палаты. — Кто такой Кротов? — Вопрос был задан резко, как на допросе.

Белов непослушными пальцами развернул удостоверение. Милиционер покрутил ус и вздохнул: