И вот во время одной из таких остановок тип с напомаженными волосами отпустил некую реплику. После ухода со сцены Эсмонда он стоял слева от меня с мрачной миной, похожий на слона, у которого отняли булочку, – видно, сильно огорчался, что молодого сквайра больше нет с нами. По временам он что-то сердито бормотал себе под нос, и мне показалось, что я уловил в его бормотании имя Эсмонда. Теперь же он высказался вслух, и я убедился, что уши меня не обманули.
– Хотим Хаддока, – произнес он. – Хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим ХАДДОКА!
И все это таким ясным, отчетливым, звонким голосом, как уличный торговец, оповещающий публику о наличии в продаже апельсинов-корольков. И что интересно, выраженные им чувства, по-видимому, полностью отвечали настроениям тех, кто стояли рядом с ним. Через минуту-другую не менее двадцати тонких ценителей концертного искусства уже повторяли нараспев вместе с ним:
– Хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим ХАДДОКА!
Как видите, такие вещи заразительны. Не прошло и пяти секунд, и я вдруг различил в общем хоре еще чей-то голос:
– Хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим ХАДДОКА!
Оглядываюсь – оказывается, это я. Меж тем и остальная стоячая публика, общей сложностью человек тридцать, подхватила этот же лозунг, так что мы выступили единогласно.
То есть тип с напомаженными волосами, и еще пятьдесят типов, тоже с напомаженными волосами, и я произносили одновременно, в один голос, одно и то же:
– Хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим Хаддока, хотим ХАДДОКА!
Со скамеек на нас пытались шикать, но мы держались твердо, и хотя мисс Кигли-Бассингтон героически продолжала еще некоторое время гнуться и извиваться, исход этого состязания двух воль был предрешен. Она удалилась со сцены, награждаемая бурной овацией, ибо мы, добившись победы, были к ней великодушны, а вместо нее вышел Эсмонд, при сапогах и красном сюртуке.
Он распевал «Алло, алло, алло!» на одном конце зала, наша группа мыслителей грянула «Алло, алло, алло!» – с другого конца, и так бы это продолжалось, ко всеобщему счастью, до самого закрытия, если бы какой-то умник не опустил занавес, и начался антракт.
Думаете, я вышел покурить на улицу в приподнятом настроении? Поначалу-то да. Цель всей моей внешней политики состояла в том, чтобы обеспечить Эсмонду громкий успех. И я своего добился. Он всех затмил и положил на обе лопатки. Так что первую четверть сигареты я выкурил в упоении. Но затем упоение меня покинуло, сигарета выпала из похолодевших пальцев, и я остановился, будто пригвожденный к месту, а моя беспризорная нижняя челюсть невзначай опустилась и легла на крахмальную манишку. Ибо я вдруг осознал, что среди текущих дел и неприятностей – после ночи без сна и дня в хлопотах, под бременем различных забот и всего такого прочего – стишки из книжки про Кристофера Робина, целиком, до последнего слова, стерлись в моей памяти.
А мне было выступать третьим номером во втором отделении.
Глава 23
Сколько я так простоял, будто пригвожденный, не могу вам сказать. Думаю, что довольно долго, ибо этот непредусмотренный поворот событий совершенно меня обескуражил. Опомнился, только когда услышал хор деревенских голосов, распевающих «Алло, алло, алло, времечко пришло, поскачем на охоту мы, пом-пом, подтягивай седло!». Звуки доносились из пивной напротив через улицу. И тут мне вдруг пришло в голову, – удивительно, как я раньше не догадался? – что мне необходимо немного подкрепиться для поднятия духа. Может быть, я просто ослаб от недоедания, отсюда и тоска. Поддернув нижнюю челюсть, я перешел через улицу и ворвался в заведение под вывеской «Гусь и одуванчик».