Какие же они терпко соленые, наши поцелуи. И эта дикость, с которой он отвечает, эта жесткая и беспощадная дикость, ломающая меня окончательно. И я терзаю его волосы, мну их. Тяну на себя, судорожно впиваюсь в них, наслаждаясь жесткостью. Его руки гладят мою спину, стаскивают с плеч платье, сдавливают грудь обеими ладонями, и ветер касается дуновением моей покрытой мурашками обнаженной кожи.

Перехватила его руку и жадно прижалась губами к ладони, увидела шрамы от ожогов и дернулась всем телом, в груди как будто разверзлась яма, и мышцы свело от боли…его перенесенной боли.

— Зачем…, — хриплым шепотом, срывающимся, — зачем ты приехал?

Отстранился от моего лица, нежно гладит мои волосы, смотрит мне в глаза. И мне кажется, что на дне его зрачков плещется все пламя ада и вся тоска вселенной.

— Чтобы уничтожить тебя…разве ты не знаешь?

И как же чувственно он это говорит, как невыносимо чувственно.

— Ты…ты сидел в тюрьме? Ответь мне честно, прошу тебя!

— А ты ответь мне честно — Чезаре мой?

Дернулась, мгновенно начало исчезать очарование, испаряться. И словно в ответ глаза, секунду назад взиравшие на меня со страстью и горечью, полоснули ледяным холодом.

— Нет! Он не твой сын!

Рассмеялся, расхохотался мне в лицо.

— А я не стану лгать и давать тебе возможность найти себе оправдание. Сидел. Двенадцать долбаных лет я сидел… и все эти двенадцать лет я ждал, когда выйду, найду тебя и сверну тебе шею! Вот чем я жил все эти годы!

— Так что тебе мешает это сделать?

Пытаюсь вырваться, но он не отпускает. Напротив, теперь он гладит мое лицо еще нежнее, но другая рука до адской боли сжимает мои волосы на затылке.

— С каждым годом мне все больше казалось, что этого мало.

Прижал меня к себе, насильно вдавливая мое лицо в свою грудь, так, что я начинаю задыхаться, потому что это слишком сильно, потому что я настолько вжата в него, что мне перекрывается доступ к кислороду.

— Я уничтожу твою семью, твой бизнес, твои скульптуры, твоего мужа, ЕГО сына, а тебя оставлю напоследок.

— НЕ тронь! Не смей! — бешено вырываясь, но не в силах даже пошевелиться в его железных руках. Вместо слов — мычание, и лишь иногда мне удается вдохнуть и что-то произнести.

— Уже посмел. Поезжай домой, малая…тебя там ждут. Твой сын и твой муж…

И резко выпустил. Толкнула его в плечи, в грудь.

— Ты ведь врешь, да? Ты сейчас просто разыгрываешь меня? Ты…ты ведь не причинишь вред своей семье!

За секунду схватил меня за щеки и сильно сжал.

— У меня нет семьи. Ясно? Ее больше нет. У меня есть только ты…и всегда была только ты. И знаешь, что я понял с годами…никто не придет и не сотрет мне память, никто не уничтожит мои воспоминания и тебя во мне… Никто, кроме меня самого.

Разжал руки и быстро пошел в сторону дома. Полуголая, растрепанная, с щеками, залитыми слезами я стояла и смотрела, как он уходит, и с каждым его шагом мне становилось все страшнее.

Лихорадочно застегивая платье, за ним следом, все так же босиком, чтобы догнать и впиться обеими руками, обхватить насильно, сдавить так, чтоб самой стало больно.

— Не тронь их. Никто не виноват. Понимаешь? Никто! Тебя искали!