— Ты, как маленькая! — прислонился лбом к моему лбу и щелкнул меня по носу. — Кто мог забраться? Через колючую проволоку и ток? Мы же как в крепости. Даже в тюряге, где сидел дядя Сальва, так не охраняли, иначе он бы не смог оттуда сбежать.

— А он сбежал?

— Я так думаю… ведь ему дали пожизненно.

Пожизненно? О, боже! За что? Как? Почему Марко об этом не знал?

— Это он тебе рассказал?

— Да.

— А что еще он рассказывал?

— Много всего. Тебе, правда, интересно? Мне казалось, что все, что касается дяди Сальвы, тебя раздражает.

Я не могла сейчас это обсуждать. Эта тетрадь, эта музыка… мой сын, который как две капли воды похож на мужчину, выдравшего мое сердце. Мне казалось, я схожу с ума.

— Прости… я пойду лягу. Голова болит, и уже очень поздно, и ты иди. А…папа уехал?

— Я был в саду и не слышал. Он разве не с тобой?

— Нет…он не со мной.

Я отвернулась, чтобы пойти к дому. Долгие годы нам с Марко удавалось внушать всем, что у нас идеальный брак, и мы спим вместе. В наших комнатах убиралась только Мами, и только она знала, что мы никогда не спали в одной постели.

— Мам… а почему я у вас один? Почему у меня нет братьев и сестер? Сицилийские семьи обычно всегда большие. У всех по трое, а то и по десять детей.

Остановилась, но не обернулась. Медленно выдохнула.

— Не знаю… на все воля Божья, и значит, нам пока не было дано такое счастье еще раз.

— Прости… это было некрасиво с моей стороны задавать тебе такие вопросы. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сын.

— Мам… а ты помнишь, как познакомилась с отцом? Ты никогда мне не рассказывала. Почему?

— Чезаре…я пойду к себе. У меня, правда, очень сильно болит голова, прости.

— Просто скажи, помнишь?

— Чезаре…Конечно, я помню.

— Я знаю про волка, про то, как они с дядей Сальваторе лазали через забор к тебе в дом. Это он мне рассказал. Не ты и не папа. У вас сразу был роман? Ты влюбилась в моего отца с первого взгляда?

Спросил как-то взволнованно. Быстро.

— Да, я сразу влюбилась в твоего отца, как только впервые увидела.

Все еще не оборачиваясь. На глаза навернулись слезы, и я стиснула пальцы. Ведь я сейчас не лгу. Я говорю правду. Ни единого слова лжи.

— И с тех пор больше никогда и никого не любила?

— Да…с тех пор я больше никогда и никого не любила.

— И сейчас? Ты любишь моего отца и сейчас?

— Я люблю его и сейчас… твоего отца… безумно люблю. — ответила, как сама себе, заторможенно, медленно, видя перед глазами лицо Сальваторе ди Мартелли с развевающимися волосами и с наглой ухмылкой на губах.

— Круто! Спокойной ночи, ма!

Тревожные нотки из голоса Чезаре исчезли. Ему понравился мой ответ. А я вздрогнула от осознания, что сказала это вслух. Сказала своему сыну… о любви к тому, кого он знал лишь, как своего дядю… и ведь спрашивал он меня о Марко…Марко, которого привык считать папой и переживал о нас с ним. Мой добрый мальчик.

***

Но вместо того, чтобы пойти к себе в комнату и лечь в постель, я оделась, вышла во двор, зашла в гараж и села в свой любимый кабриолет Ferrari Portofino, и вырулила к воротам, нажала на пульте комбинацию секретного кода, и когда роскошный особняк остался позади, вдавила педаль газа, глядя на придорожный знак, возвышающийся над трассой, знак, на котором огромными буквами было написано «Палермо 250 км».